К 1949 году Ким уже взял себе титул «Великий Вождь» или «Верховный Лидер» (по-корейски Сурён – это слово пришло из золотых времен династии Когурё, когда Пхеньян был центром всего Корейского полуострова), что являлось шокирующей и смелой ересью в той части мира, которую контролировал СССР и где только Сталин считался достойным чего-то подобного. Но это было и ярким символом того, что Северная Корея намеревается следовать собственным курсом, а рычаги реальной власти уже не находятся в руках Советов: согласно названию это была социалистическая страна, а по сути – монархическая деспотия[16].

* * *

Сказать, что в Советском Союзе через некоторое время стали сожалеть, что привели к власти Ким Ир Сена, значило бы ничего не сказать. Северокорейский эксперимент, который продолжается уже более семи десятилетий, начинался как сталинский проект. Но вскоре КНДР под руководством Кима пошла по своему, даже более экстремальному, чем было запланировано, пути, всё более отклоняясь от направления, предписанного советским благодетелем. И это движение продолжается до сих пор. Почему так произошло? Возможно, Ким не был настолько восхищен Сталиным и Советским Союзом, как полагают историки.

Конечно, Советы недооценили хитрость, коварство и находчивость Ким Ир Сена – это очевидно. Но ведь они не могли предугадать, как идеи коммунизма могут быть восприняты в Азии. Точно так же, как демократия, существующая в Японии, Южной Корее или на Тайване, заметно отличается от того, что мы видим в Соединенных Штатах, азиатский коммунизм имеет свои особенности. Корни коммунизма советского типа лежат в утопическом стремлении к социальному и экономическому равенству, его интернационализм («Пролетарии всех стран, соединяйтесь!») обосновывает советскую экспансию. Азиатские же коммунисты – Мао Цзэдун, Хо Ши Мин, Ким Ир Сен – в первую очередь были националистами. Они видели в социализме путь к преодолению отсталости своих стран в постколониальный период, к избавлению от закоренелого рабства. Социализм должен был – по их замыслу – ускоренно модернизировать эти государства, чтобы они вошли в когорту развитых стран, одновременно сохраняя национальный суверенитет, к которому они так пламенно стремились. И в Северной Корее такое понимание социализма проявилось ярче всего.

Вероятно, национализм Кима был отчасти реакцией на жестокое отношение Сталина к советским корейцам. Во время «большого террора» 1930-х годов Сталин приказал отозвать всех корейских агентов Коминтерна и расстрелять их, а простых советских корейцев – депортировать в Казахстан и Узбекистан в рамках этнических чисток, в основе которых лежало чисто расистское соображение о том, что невозможно отличить по внешности корейцев от японских врагов.

Но Ким полностью зависел от Сталина вплоть до начала Корейской войны. Считается, что самая большая и чудовищная ложь, распространяемая северокорейской пропагандой, – это утверждение о том, что Корейскую войну начал Юг, который поддерживали Соединенные Штаты. Эту ложь в КНДР считают священной истиной, так как она является краеугольным камнем обоснования легитимности самого существования страны. Даже некоторые южные корейцы левых взглядов верили этой лжи вплоть до распада Советского Союза; после чего были раскрыты архивные документы, в частности, переписка Ким Ир Сена со Сталиным, свидетельствующая о том, что лидер КНДР умолял своего покровителя одобрить и поддержать широкомасштабное наступление на Юг и, более того, полное «освобождение» юга полуострова.[17]

Была ли провокация со стороны Юга – это другой вопрос. Ли Сын Ман в то время сделал много резких заявлений о своих четких намерениях направить войска на северную половину полуострова, уверяя международные СМИ, что процесс спасения страны от коммунизма займет только несколько дней. В июне 1950 года, за несколько недель до того, как Север начал наступление, солдаты армии КНДР, наблюдавшие в бинокли за происходящим по ту сторону демаркационной линии, проходившей по 38-й параллели, увидели высокопоставленных американских чиновников и военных, находившихся на Юге с официальным визитом, которые в ответ тоже через бинокли таращились на Север. Это было весомым аргументом в пользу того, что подготовка к нападению с южной стороны идет полным ходом. Более того, гражданская война – чем и была по сути эта война, но о чем, кажется, время от времени забывают историки – уже в конце 1940-х годов имела очаги на юге в виде восстаний различных левацких группировок против репрессивного полицейского режима Ли Сын Мана, ненависть к которому распространялась очень широко. (Это ни в коем случае не означало, что южнокорейское население предпочло бы коммунистические порядки в стиле Ким Ир Сена. И все заявления южнокорейских властей о том, что эти восстания поддерживал Север, так никогда и не получили какого-либо подтверждения.) В общем, не так уж важно, кто начал Корейскую войну. В той обстановке она была неизбежна, и если не в то утро 24 июня 1950 года[18], когда северокорейская армия пересекла 38-ю параллель, то, может быть, через несколько недель или дней она неизбежно разразилась бы.