— Да, конечно, покажем. — Артем хлопнул его по плечу. — Пошли в библиотеку. Ну, если Раф разрешит, конечно.

— Марки ваши. — Аббасов пожал плечами. — Можете рассматривать сколько угодно. Кляссер в сейфе, но я сейчас его достану. В кабинете или в библиотеке?

— Давай в библиотеке, там можно на ковре расположиться. А, Вить, твое достоинство позволит тебе сидеть на ковре или пузо помешает? — В голосе Артема звучало дружеское подтрунивание, не больше, но глаза смотрели все так же остро, внимательно.

— Мальчишки! — Виктор махнул рукой и пошел к выходу из столовой.

— Татка, а ты пойдешь? — Артем чуть задержался в дверях, посмотрев на двоюродную сестру.

— Нет, я лучше Любе на кухне помогу, — сказала Тата. — Я ничего в марках не понимаю, если честно.

— Никита, Нина, Маришка, мы и вас приглашаем. — Артем все не успокаивался. — Это, конечно, наше с братанами наследство, но если вам интересно, то добро пожаловать.

— Нет уж, вот скукотища. — Марина повела совершенными плечами в открытом вечернем платье. — Я пойду в сауну, как говорится, почищу перышки. Ну, и Нателле позвонить нужно. Сердце матери всегда тоскует по своему ребенку.

— Сказал бы я, по кому ты тоскуешь и каким местом, — грубо сказал Виктор. В его голосе, обычно таком спокойном, даже ленивом, вдруг прорвалась плохо скрываемая ярость. — Шлюха!

— Истерик и импотент. — Марина еще раз выразительно дернула плечиком.

— Я с тобой разведусь. Ты у меня довыделываешься…

— Господи, как с тобой скучно, Липатов. Как с вами со всеми скучно. — Она повернулась и медленно пошла к выходу из комнаты, понимая, что все собравшиеся провожают ее глазами.

— Витя-а-а, это невозможно, — простонала Вера Георгиевна.

— Мама, я тебя умоляю, не начинай. — Внезапная буря улеглась так же быстро, как и возникла. Виктор снова выглядел уравновешенным и апатичным. — Все, спектакль окончен. Как написал французский драматург Эрик Эммануель Шмитт, все это просто маленькие супружеские неверности. Не берите в голову. Пойдемте смотреть марки. Если вам все еще интересно.

— Мне интересно, — сказал Никита, обменявшись с Ниной быстрым взглядом. Вообще-то после ужина он планировал сходить в коттедж к жене и сыну, но сейчас принял решение остаться. Ему показалось вдруг, что это важно.

— И мне, пожалуй, — кивнула Нина.

На самом деле больше всего на свете ей хотелось подняться в свою комнату и немного подумать. Все, что происходило в этом доме, ей отчего-то не нравилось. Вчерашняя лыжная прогулка и сделанное на ней открытие были ли тому виной, неожиданная ответственность за огромное состояние, вложенное в траст, или поведение Павлова, который по-прежнему молчал и не выходил на связь, она не знала.

Тревога съедала ее изнутри, требовала выхода, а выпустить ее, запертую внутри черепной коробки, можно было, лишь разложив все мысли по полочкам и дав себе ответы на все вопросы, даже неприятные. Так уж Нина Альметьева была устроена. Думая, она успокаивалась. Но Никита дал понять, что она нужна ему в библиотеке, и Нина решила пойти. В конце концов, интересно же, чем все это кончится.

Когда она вошла в библиотеку, мужчины уже сидели на полу и в предвкушении смотрели на кожаный кляссер с тиснеными корочками. Не очень большой, но солидный, дорогой.

В темном углу, практически за шторой, притулилась Валентина. Странно, что она тут делает, ее же не звали. Или все еще по привычке выполняет обязанности секретаря? Незаметная, серая, словно мышка, она с тревогой и беспокойством следила за тем, как руки трогают кляссер, открывают обложку, начинают листать глянцевые страницы с маленькими квадратиками, уютно устроившимися в своих гнездышках.

— И кто понимает, что это такое? — спросил Артем. — Раф, ты?

— Никогда не увлекался филателией, — спокойно ответил Аббасов. — В эту часть своей жизни Георгий Егорович меня никогда не посвящал.

— Ты, Вить?

— Да я поверхностное представление имею, если честно. — Было видно, что старшему из братьев стыдно признаться в собственном несовершенстве.

— Тоже мне, бином Ньютона. — Николай усмехнулся, взял кляссер в руки, открыл на первой странице. — Эх вы, профаны. А еще интеллигентами прикидываетесь. Дайте сюда и учитесь, пока я жив. Кстати, если вы думаете, что наш дед был охренительным филателистом и коллекционером, то ошибаетесь. Он не собирал уникальную коллекцию, он вкладывал деньги. Поэтому в этом кляссере марок немного, но все они на вес золота. К примеру, вот эта. — Он ткнул пальцем в квадратик на первом листе и начал свой рассказ.

— Знаменитая «Баденская ошибка» — почтовая марка из первого выпуска Великого герцогства Баден. Черный прямоугольник на сине-зеленой бумаге, выпущенный в 1851 году, с указанием номинала посередине. Первая серия марок состояла из четырех наименований, каждая из которых изготовлена на бумаге определенного цвета. Так, почтовые марки в девять крейцеров печатались на розовато-лиловой бумаге, в шесть крейцеров — на сине-зеленой. Однако в какой-то момент что-то пошло не так, и типографский работник перепутал, напечатав марку номиналом в девять крейцеров на сине-зеленой бумаге. Ошибку заметили спустя почти полвека.

— До наших дней дожило всего четыре экземпляра «Баденской ошибки». — Голос Николая звучал с присущей ему монотонностью, но окружающие слушали внимательно. В библиотеке повисла тишина. — Один хранится в Музее связи в Берлине, три других сменили уже множество частных владельцев. И вот один из экземпляров оказался в коллекции у нашего деда.

— И сколько она стоит? — хриплым голосом спросил Гоша и откашлялся.

— За сколько и где купил ее дед, я не знаю. — Николай пожал плечами. — Но на последнем аукционе в две тысячи восьмом году неизвестный покупатель приобрел «Баденскую ошибку» за полтора миллиона евро. Возможно, это и был дед. Не думаю, что с тех пор она подешевела.

— Полтора миллиона евро? — В голосе Гоши слышалось недоверие. — Ты хочешь сказать, что только одной этой штукой дед подарил вам полтора миллиона евро?

— Ну да. — Николай обвел взглядом сидящих рядом на ковре братьев. — Мне, Витьке, Темке.

— Охренеть, — совершенно искренне произнес Артем. — Я, конечно, понимал, что дед вряд ли будет вставлять в завещание макулатуру, но столько…

— И что там еще есть? — Голос Гоши звучал так безразлично, что Никита понял — парень с трудом сдерживается.

— Да вот. — Николай перелистнул страницу кляссера. Открылся новый лист с аккуратно вложенной под пленку маркой.

— Эта марка называется «24 цента». Выпущена в США в тысяча восемьсот шестьдесят девятом году и ни разу не использована, то есть не погашена. Ее особенность в перевернутом центре. Он расположен вверх ногами по отношению к остальному тексту. Оценивается примерно в миллион долларов с копейками. Так что тоже очень достойный экземпляр.

Артем присвистнул. Гоша же выглядел совсем больным. Помимо воли Чарушин думал о том, как должно быть обидно мальчишке, что он, четвертый, самый младший внук, отчего-то не был включен дедом в список наследников коллекции. Впрочем, может, и верно? Чтобы распоряжаться таким состоянием, нужно достигнуть зрелости. Душевной зрелости прежде всего. Можно ли рассчитывать на нее, если речь идет о двадцатидвухлетнем парне?