— Мама велела беречь… а я…

Попытался представить, как это подарок чужой беречь. Наверное, в самом деле дорога ей была эта тряпка, раз так убивается, как по родному человеку плачет. Да что там, за отцом моим родная мать так не горевала, как Васька за куклой своею.

— Ну ты ж не виновата, Вась, — очередная неловкая попытка поддержать вышла боком. В буквальном смысле. Ворон, зараза, подкрался гад и клюнул под руку. Больно так, от души, сволочь пернатая цапнул.

— Яким, ты чего! — Василиса махнула на птицу рукой, отгоняя. Как только заметила?

— Больно? Он обычно так не делает. Ручной… — Иринкина племянница принялась извиняться за питомца, а я сижу, как дурак и рта раскрыть не могу. Сдавило горло невидимой пятерней. Впервые, кажется, в жизни, кому-то вдруг было не наплевать, что мне больно. Это что? Вот такая она забота? Вот это теплое что-то внутри и в глотке першит как от простуды? Это оно, да?

— Дай посмотрю хоть? — враз будто забыв о своем горе, Василиса с искренним и удивительным волнением потянулась, не вставая, через мои вытянутые ноги, чтобы удостовериться, видать, что проклятущая птица не оттяпала незваному гостю пол бока. Я б такой что и рад ее остановить, а голос все никак не вернется. Что-то непривычное, незнакомое булькает в груди, еле воздух продирается. Сижу, как истукан замороженный.

Васька сначала потянула за рубаху, не мою, конечно, с чужого плеча опять, а потом, смутившись, замерла, едва пальцы коснулись горячего, враз напрягшегося бока.

— Да нет там ничего, — наконец прорезавшийся голос скрипел несмазанной телегой. Я поймал Васькину ладонь, забирая из пальцев ткань рубахи. — Нормально все.

На красивом лице отразилось смущение. Ресницы дрогнули, расчертив длинными тенями розовые щеки. Ей бы руку-то у меня отобрать, да выпрямиться, чтоб не вот так лицом в грудь почти упираться, а она замерла испуганной птичкой, как будто никогда так близко живого мужика не видела. Смущенная, растерянная и до судороги красивая. Хрупкой своей наивностью. Такой искренней, что страшно попортить. Какой меня черт дернул, сам не знаю. То ли ощущения эти странные, то ли взволнованный взгляд ее. Обо мне, мать ее, никто никогда не волновался в жизни. А тут чужая, незнакомая девчонка! И на тебе. Думал, уж ничем меня в жизни не удивить и не пробить… и вот. Сами собою губы потянулись, как будто с мозгом вообще никак не связаны. Я ж знал хорошо, что нельзя ее трогать Иринки племянницу. Твердо для себя решил подальше держаться и… не смог. И даже не потому, что задумал дурное головой. Не планировал, всеми богами клянусь случайно вышло. Так она смотрела на меня, так пахла сладко и так было тепло внутри от ее взгляда…

Губы у нее тоже оказались теплыми. И мягкими. Податливыми и нежными. Легонько тронул их языком, тут же раскрылись, как диковиный цветок к солнечному свету. Васька подалась вперед сама. Мне только и осталось, что прижать к груди, уложив ладонь меж лопаток. Я бы может и отпустил, одумавшись, так ведь она несмело принялась отвечать на ласку. Позволила притянуть ближе усадить на колени… Опомнилась, видно, только когда я, забывшись окончательно, выпустил ладошку из рук и пробрался под тонкую кофту, размашисто оглаживая напряженную, выгнутую спину. Васька отпрянула, сморгнула и тут же уперлась руками мне в плечи. Сбросив дурман сладкого ее поцелуя, развел руки, словно сдаваясь в плен, показывая, что не держу вовсе, а она оскочила с колен, как от прокаженного, поднялась на ноги, и замерла, стоя ко мне спиной.

Не поднимаясь, я молча любовался точеной фигуркой, упругим задом, только что так приятно давившим на мои колени. Тягучее напряжение — вот все, что осталось от ее мимолетных, изучающих касаний. Тяжелое дыхание и сладкое послевкусие на губах.

Тоже поднялся следом за ней. Встал рядом, заметив, что Василиса отшатнулась, увеличивая расстояние. Хмыкнул.

Все правильно. Вася. Подальше тебе надо быть.

— Говорить, что не хотел не стану.

— Врать не хорошо, — в тон мне ответила Василиса, но отчего-то стало смешно. Губы сами собой растянулись в улыбке.

— Кто бы мне лет д…нацать назад это напомнил…

— А что? Некому было? — обернувшись, с явным упреком уточнила она.

— Некому, Васенька. Некому.

— А родители?

— Давно уж нет у меня никого. Ни родителей, ни даже собаки.

Только вот давай без “как жаль” и все вот это. Искренности в том “жаль” обычно кот наплакал. Да и поздно меня жалеть. Когда хотелось желающих не нашлось, а теперь уж поросло травой.

К чести сказать, Василиса и пытаться не стала. Вздохнула как-то горестно, кивнула сама себе и неожиданно предложила:

— Хочешь чаю?

Глава 14

Василиса

Ну а что мне было ему ещё сказать?

То ли сам Ян, то ли слова почившей родственницы так на меня подействовали, что я, как ненасытная… э-э… крольчиха, набросилась на парня с поцелуями… Сладкими, с лёгкой горчинкой, как апельсины в карамели.

Меня целовали раньше, дважды даже. Петька Бериславский и Матвей… у второго получалось лучше, но всё равно, его потные, холодные ладони сжимающие мою со странным дрожащим нетерпением и губы, слишком пухлые для мужчины вызывали внутренний протест и отнюдь не желание. А вот губы Яна были таким, как надо. И руки, усадившие на колени, как будто весила я всего ничего, а затем прошедшиеся раскалённым металлом по коже. Это прикосновение было… горячее, жадное, властное. Хотелось покориться его рукам, выгибаться послушно, словно он искусный музыкант, а я его скрипка.

— Дура ты пустоголовая, а не скрипка, — проворчал в моей голове выходящий из-за угла избы, Васессуарий Венедиктович, — знать должна, что… о-ой, помилуйте боги! — вмиг нахохлившись и распушив шёрстку, Васька сделался визуально больше раза в два, глаза испуганно полезли навыкат. Щёлкая хвостом-метёлкой, так и недоговорив, он возопил: — Яким, полудра-а! Машка приехала! Линяем!

— Машка? — прошептала я, разворачиваясь к калитке, ручка которой уже медленно опускалась.

— Матроса своего ждёшь что ль? — встав с крылечка, Ян подошёл ближе ко мне, как будто прикрывая плечом.

— Матроса? — взглянула украдкой на коротко стриженный затылок, который совсем недавно имела возможность сжимать пальцами. — Провожатого своего.

— А-а. Да нет, разве что…

— Вася? — всё-таки первым во дворе показался Тим. Он ответно нахмурился, встречаясь взглядом с Яном. — Не одна? Я думал скрасить твой вечер и привёз с собой гостью.

Следом за ним во двор зашла румяная, длинноволосая блондинка. В красивом белом сарафане из прошвы, что был крашен красной и чёрной вышивкой, с