Рыбки походили на маленькие праздничные украшения, танцующие в мутной воде. В бешеном отвращении Джои отвернулась. Странахэн последовал за ней через анфиладу комнат. Оба молчали, пока не дошли до ванной.

– О, клево. Мои вещи пропали.

– Все?

– Моя зубная паста, косметика. – Джои порылась в ящиках. – Все мои лосьоны и кремы, даже тампоны. Невероятно.

Она поспешила в спальню, рывком распахнула дверь платяного шкафа и заорала:

– И шмотки тоже!

Странахэн открыл верхний ящик антикварного комода.

– Нижнее белье, – отчитался он – пожалуй, чересчур жизнерадостно. – Оно на месте.

– Вот говнюк. – Джои с такой яростью захлопнула дверцу, что та сошла с рельс.

– Лично я массовому уничтожению предпочитаю коварство и уловки, – сообщил Странахэн.

Он поправил дверь и поставил ее на место. Джои выхватила свой лифчик и трусики из комода и чопорно уселась на край постели.

– Я собираюсь поплакать, ясно? И чтоб я ни слова от тебя слышала. Ни единого слова, блин.

– Поплакать – это можно. Начинай.

– И даже не пытайся меня обнимать и гладить по голове, никакой отцовско-братской фигни. Если я сама не попрошу.

– Справедливо, – согласился Странахэн.

– Это был мой дом, Мик. Моя жизнь. А он вымел меня за дверь, как будто я мусор.

Она закрыла глаза и неожиданно вспомнила ту ночь, когда Чаз ее уломал и она разрешила привязать себя к столбикам кровати. Он выбрал эльзасские шарфы, но так сильно затянул узлы, что у нее моментально онемели пальцы рук и ног. То был один из немногих случаев, когда ей пришлось притворяться в постели с Чазом, однако ночь оказалась незабываемой, поскольку он прямо на ней впал в кошмарное сексуальное оцепенение. Не меньше часа он лежал на ней, храпел между ее грудей и пускал слюни, как сенбернар, сохраняя при этом внутри нее солидную эрекцию. Джои была беспомощна, словно бабочка, приколотая к пробковой дощечке.

Поразмыслив, она поняла, что столь эксцентричная интерлюдия была назидательным уроком: в сознании или без, ее мужем управляет его член.

– Он животное, а я не замечала, – безутешно произнесла она. – Примитив с докторской степенью. Дура я была, что вышла за него замуж.

– Джои? – Странахэн стоял в дверях спальни и крутил в руках свою каску.

– Да?

– Если собираешься плакать – плачь. Пора двигаться.

– Дай мне пять минут побыть одной.

– Хорошо, – сказал Странахэн.

– Пять минут. А потом вернись и обними меня и скажи, что все будет хорошо. И прочую слезливую чушь.

– Уверена?

– Да, попытка не пытка. Только сними сначала эти нелепые перчатки.

Позже они нашли остатки ее вещей, запихнутые в три картонные коробки, в гараже рядом с ее «тойотой». Джои принялась копаться в унылых пожитках. Чаз может что-то заподозрить, если вещи исчезнут, заметил Странахэн.

– И даже не думай забирать машину, – добавил он.

Она угрюмо показала ему бледно-оранжевую сумочку:

– Я брала ее в круиз.

Чаз, видимо, не заметил ее бумажник, где лежали шесть с половиной сотен баксов и карточка «Америкэн Экспресс».

– Карточку я заберу, – объявила Джои. – Она нам понадобится.

– Наличные тоже.

– Иди сюда и помоги мне искать. – Джои указала на коробку.

– Могу я узнать, что мы ищем?

– Что-нибудь шикарное, – ответила она. – Что понравится этому никчемному троглодиту.

На рассвете гремел гром и визжали крысы. Питоны Карла Ролваага проснулись голодными.

Десять минут детектив провел под ледяным душем. Этот ритуал должен был загустить его кровь – подготовка к возвращению в Миннесоту. Ролвааг полагал, что Южная Флорида превратила его в неженку.

Капитан Галло велел ему взять выходной в счет сверхурочных, но Ролваагу нечем было заняться, кроме работы. Пока он брился и одевался, змеи доели, а миссис Шульман заколотила в дверь. Она жила через холл в блоке 7-Г и называлась «действующий вице-президент Ассоциации кондоминиума "Сограсс-Гроув"». Она пришла, чтобы выселить Карла Ролваага из квартиры.

– Доброе утро, Нелли, – сказал он.

– Я все слышала, опять этот душераздирающий визг, ты, больной ублюдок!

– Им нужно есть, – ответствовал детектив, – так же, как и нам с вами.

– Не был бы ты копом, тебя посадили бы за решетку за жестокое обращение с животными!

Миссис Шульман, весом от силы девяносто фунтов, вроде бы вознамерилась ударить Ролваага в грудь. Ее костлявые крапчатые кулачки были стиснуты и дрожали.

– Сколько ассоциация заплатила за уничтожение грызунов в прошлом году? – поинтересовался детектив. – Кажется, три-четыре штуки?

– Ты мне тут не ехидничай, – оскалилась миссис Шульман.

– В правилах не написано, что я не могу держать рептилий.

– «Опасные питомцы», страница сто девятнадцать.

– Ваш пес покусал четырех человек, – отметил Ролвааг. – А мои змеи никого не трогают.

– В таком случае они нарушают спокойствие. Беззащитные мышки визжат и стонут, когда из них выжимают божью душу – это ужасно. Из-за тебя я вдвое больше ксанакса глотаю.

– Это большие жирные крысы, Нелли, а не Стюарт Литтл[25]. Кстати, какую отраву использует ваш морильщик? От нее у них животики взрываются.

Миссис Шульман, причитая, пошла на попятный.

– Может, оставим это адвокатам? – предложил Ролвааг.

– Ты больной, больной, больной ублюдок. Неудивительно, что тебя жена бросила.

– Неудивительно, что ваш муж оглох.

Глазки миссис Шульман сузились где-то в извивах пергаментных морщин.

– К июлю тебя здесь не будет, умник.

– Держите Петунию на поводке, – посоветовал Ролвааг, – и вам будет не о чем беспокоиться.

Поздно позавтракав, он поехал в участок и показал капитану Галло письмо от начальника полиции из Миннесоты.

– Очень смешно, – сказал Галло. – Где эта чертова Эдина?

– Где города-близнецы.

– Они, часом, песню об этом не написали? «Что может быть лучше, чем утррр-р-ро в Эдине!»

– Я серьезно насчет работы, – сказал Ролвааг.

– Да хватит тебе.