что она плохо себя чувствует. Пусть вызовут скорую, у нее наверняка высокое давление, вот и упала на пол, ничего, пара уколов — и она как новенькая, и диктанты проведет, и отчеты к лету подготовит…

Голоса отдаляются, смазываются. Чернота сгущается.

Даша будто умирает.

А потом перед ней возник луг, слишком красочный и неправдоподобный, будто прямиком из Новой Зеландии, Даша эту дивную природу помнила по фильмам. У дороги в траве сидел мужчина с огромным сомбреро в руках и жевал травинку.

Даша растерялась. Она не нашла ничего лучше, чем спросить:

— А вы в курсе, что травинки жевать нельзя? Там могут быть цисты паразитических червей, бычьего цепня какого-нибудь. Будет в вас потом эта бандура сидеть, у меня подруга биолог, я знаю…

— Ничего со мной не случится, — мужчина поднялся, отряхнул брюки. Сделал это скорее для порядка, ведь они и так были слишком чистыми. Загорелое лицо незнакомца с обветренной сухой кожей налилось красным, но даже прыщи показались слишком уж ровными, одинаковыми. Такими же идеальными, как и все вокруг. — Здесь невозможно заболеть. Добро пожаловать, Даша.

— Добро пожаловать куда? — спросила она недоверчиво. Понимала, наверняка понимала, что все плохо. Но поверить… Может, кома? Или галлюцинации?

— В рай, конечно, — простодушно ответил мужчина и протянул ей ладонь.

Даша расхохоталась ему в лицо.

А потом заплакала. Без слез.

***

Она полетала над школой, посидела на подоконнике то тут, то там. О ней никто не заговаривал, не вспоминал. В кабинете с пола отмыли черную густую кровь, за столом теперь сидел замещающий ее библиотекарь и монотонно талдычил непонятные для пяташей правила. Детвора изнывала от жары и скуки.

Даша слетала и к директору, и к учительской. Никаких портретов с зажженными церковными свечами, ни следа, что Даша когда-то была здесь. Последнюю пару лет она задерживалась в школе допоздна: ненадолго выходила из кабинета, чтобы не мешать техничке мыть полы, и глядела, как во внутреннем дворике стоит чернота — ни единого зажженного огонька в кабинетах. Сдавала все отчеты вовремя, проводила все конкурсы и внеклассные часы, оформляла анкеты, стенды, кучу папок, презентации для детей, видеоуроки, костюмированные представления…

Даша в школе жила. Может, поэтому муж и нашел себе другую, только вот новые бритвы она, его новая жена, все время забывала купить. Бывает.

Устало кружа над школой, Даша лишь единожды услышала свое имя:

— На Дашкины похороны пойдешь? — девятиклассники, высунувшись в окно мужского туалета, курили одну сигарету на двоих. Даша уселась напротив них, закурлыкала. Один из ее детей махнул рукой:

— Кыш! Орет тут еще. Не, не пойду. А ты?

— Тоже. Вообще по-моему никто не собирается.

— Ну померла и померла, чего теперь? Хоть бы новая русичка не такая припадочная была.

— Это точно, сюси-муси, как с малышней. Пусть себе спит, конечно, спокойно, но все в этой жизни к лучшему.

Они докурили, закрыли окно старой пластиковой ручкой и спрятали ее за батарею — опасаясь то ли прыжков из окон, то ли курения, завуч благоразумно все ручки из коридоров и туалетов изъяла, но малышня оказалась умнее неугомонной тетки, которой давно уже было за шестьдесят.

Даша посидела на ветке, нахохлившись. Заглянула в кабинет биологии и химии — Анны Никитичны нигде не было, наверное, взяла отгул.

Ощущая нервную дрожь, Даша полетела к маме.

Конечно, больше всего на свете она хотела увидеться с ней. Посидеть рядом, заглянуть в глаза. А ведь только вчера мама боялась заразить дочурку простудой… Вон оно откуда пришло, наползло грозовой тучей, похоронило под ледяной стеной дождя. Просить встречу с мамой у этого странного то ли человека, то ли ангела, то ли апостола Даша не хотела — у всех мертвых тут, на земле, остались родственники. Родители.

Дочери или сыновья.

И всем хотелось попрощаться, но если бы это было позволено, то в каждом первом голубе или облезлом коте сидело бы по умершей и тоскующей душе. То ли дело посмотреть на себя изнутри. Прилететь на вскрытие в морг, послушать, как судмедэксперты опишут ее дохлое тело. Райский обитатель, решивший сегодня побыть пухлощеким херувимчиком, наверняка подумал, что это очередные Дашины комплексы: да, она всегда старалась быть идеальной. Да, она доказывала ему, как важно услышать похвалу даже из морга, попрощаться с миром этой похвалой.

Да, она больная. Но почему нельзя-то?..

Небольшая хитрость, и вот уже даже над ангельским созданием любопытство берет верх. На все остальное Даше было плевать. Ей не хотелось, чтобы в морге обомлели от неземной красоты ее целехоньких и по-детски здоровых органов. Не хотелось, чтобы родители ее учеников, пытавшиеся откачать умирающую учительницу, вспоминали, какой она была трудолюбивой, заботливой и ответственной. Не хотелось, чтобы ребята, которых она любила больше собственной жизни, плакали над ее могилой и сочиняли стихи в память о любимой Дарье Игоревне.

Ладно, чуть покривила душой. Последнего немного все же хотелось. Даша посвятила детворе всю свою жизнь и хотела верить, что останется доброй памятью.

Но важнее всего была она, мама. Кто теперь позаботится о ней? Кто привезет кефир и абрикосы, когда она простудится? На кого Даша маму оставила, на Сашку? Да тот и не почешется… Оказалось, что голуби тоже могут чувствовать вину.

Окно на маминой кухне было открыто, и Даша, приземлившись на подоконник, смущенно потопталась там, заглянула в комнату. Корвалоловый дух шибанул волной, и Даша чуть отшатнулась, закурлыкала.

Мама, сгорбившись, сидела за столом. Лицо у нее было белое и опухшее. Напротив горбился Сашка, записывал что-то в толстый блокнот и командовал:

— Нет, сильно дорогой не надо. Средний, наверное. Да, да… Венков? Да один наверное.

— Три, — глухо перебила мама и показал ему три пальца. — Не меньше. И от меня надпись пусть сделают.

— Да, три, и от мамы… «От любящей тебя безмерно матери» или «от мамочки»? — он водянистыми глазами уставился на нее.

— Пусть будет «лучшей дочери на свете», и все. Остальные я тоже скажу, как оформить, но потом, чуть позже. Дай мне подышать хоть, — она махнула рукой и нетвердо поднялась со стула. Подошла к окну, расправила невесомый тюль.

Даша закурлыкала, подобралась поближе, бочком-бочком. Вытянула шею, подставила голову. Мама робко потянулась к птице, в глазах у нее мелькнул свет, будто лампочка зажглась в беспросветно черной комнате. Теплая мамина ладонь легла на голубиную голову, погладила невесомо. Даша закрыла глаза и закурлыкала еще громче, еще отчаянней.

Она говорила без умолку, выплескивала все, что не успела сказать живой — извинялась за ошибки и шептала, как сильно маму любит. Прощалась, глядела в ее разом