жизнь могла позволить себе все, на что упал глаз. Я накупила ворох узких мини-платьев и пиджаков с поясом. Просто потому, что это стало возможно.

Мы с матерью говорили о моей болезни, но не слишком много. Главное, она была рядом и вела себя со мной очень терпеливо. Я поняла, что шопинг, которым мы всегда занимались вместе, давал нам лучик надежды. Покупка одежды подразумевала, что у меня есть будущее, в котором я буду ее носить. Но когда я выбрала черное платье для публичных фотографий – свитер с короткими рукавами, пришитый к шелковой юбке с высокой талией, – у меня мелькнула мысль, что вообще-то меня вполне могут в нем и похоронить.

Мне позвонила пиарщица из издательства и сказала, что я должна принять участие в утреннем телешоу в Америке. Тут я поняла, что дольше хранить свою тайну затруднительно.

– Мне надо тебе кое-что сказать.

Я сообщила ей новость ровным голосом и на одном дыхании. Если бы я начала тянуть, то расплакалась бы. Сеансы химиотерапии, объяснила я, должны закончиться за несколько недель до выхода книги.

В издательстве ко мне отнеслись с полным пониманием. Их по-прежнему беспокоила моя статья о сексе втроем. Я предложила следующее: если кто-нибудь начнет донимать меня вопросами на эту тему, я сделаю финт и скажу про свой рак.

В любом случае мои родительские советы теперь можно уместить в два слова: «Не умирай». Я сказала детям, что болею и лечусь. Это была чистая правда. Примерно к середине курса химиотерапии у меня перестала дико болеть спина. Впервые за несколько месяцев я могла повернуть голову.

Я повсюду ходила в черном берете. «Моя мама безволосная», – заявляла моя полудвуязычная дочь, стоило мне при ней обнажить голову.

В январе, за несколько дней до последнего cure, мне сделали очередную томограмму. Она должна была показать, помогает мне химиотерапия или нет. Я лежала в трубе и повиновалась голосу француза. Неделю спустя мы с Саймоном отвозили детей в школу. Шел ледяной дождь. Затем мы отправились в больницу на встречу с белокурой докторшей, чтобы узнать результаты исследования. Мы зашли к ней в кабинет. Она улыбалась – впервые с момента нашего знакомства. Мы еще не успели сесть, как она заговорила:

– У меня для вас очень хорошая новость. У вас полная ремиссия.

На сей раз я поняла ее французский мгновенно.

Несколько недель спустя я обрила голову налысо и тут же поняла, что надо было сделать это много месяцев назад. Потом я полетела в Нью-Йорк для участия в продвижении книги. Я не привыкла носить парик, поэтому перед съемкой утреннего телешоу решила надеть берет. Он действовал на меня успокаивающе. (Рак я победила, но появляться перед камерой в прямом эфире до сих пор ввергает меня в нервный шок.) Сочетание парика и берета сделало из меня жену сатмарского хасида или недокормленного баскского крестьянина. Зрители решили, что я пытаюсь выглядеть «по-французски».

«Сними берет!» – прислал мне сообщение мой агент, когда передача закончилась. В чатах шоу зрители проинформировали меня, что береты вышли во Франции из моды 70 лет назад. (Поскольку я живу в Париже уже 10 лет, то я в курсе.)

Зато один обозреватель написал, что я – или, по крайней мере, моя литературная личность – ему понравилась. Я получила много писем от незнакомых людей, которые писали, что, прочитав мою книгу, почувствовали себя так, словно меня знают. А что знаю я? Что мне 41 год, и я жива. И я на верном пути к тому, чтобы стать собой.

Вы знаете, что вам за 40, если:

• Вы можете назвать глупость глупостью.

• Вы способны кого-нибудь успокоить.

• Вы понимаете, что можете манипулировать людьми и что некоторые из них давно манипулируют вами.

• Вы доверчивы, но бдительны.

• Вы знаете, что крайние проявления ревности портят отношения.

• Вас удивляет, когда кто-то пытается с вами флиртовать. Вы слишком рано списали себя со счетов.

9

Как быть экспертом

К моему изумлению, книга о воспитании детей стала бестселлером и зажила собственной жизнью. После одной из встреч с читателями в книжном магазине на Манхэттене ко мне подошли две молодые женщины с младенцами на руках. У обеих на лицах было какое-то странное выражение. Примерно через минуту я поняла, в чем дело: они стеснялись со мной заговорить.

Книга понравилась не всем, но она стала частью культурной жизни читающей публики. «Нью-Йоркер» меня пародировал, а «Форбс» откровенно надо мной насмехался (особенно в статье, озаглавленной «Нет, спасибо! Уж лучше я воспитаю миллиардера»). В новостной программе в Орегоне показали репортаж о матери, которая применила французские методы воспитания к своим капризным детям и начала готовить им блюда, достойные гурманов. В интернете я наткнулась на тайваньский мультфильм, в котором женщина азиатской наружности и в берете пила красное вино и учила своего ребенка писать «Мону Лизу». По скайпу со мной связалась дама из Монголии; она сказала, что хочет перевести мою книгу на монгольский язык. Мне писали родители из разных стран мира и спрашивали у меня советов. Практически никто не вспоминал статью о сексе втроем.

Это был крохотный всплеск скромной славы. Чуть ли не за один день я перестала быть безвестной журналисткой в поисках работы. Теперь я считаюсь экспертом.

Но так ли это на самом деле? Одно дело – появиться на телевидении и за несколько минут рассказать о своей книге людям, которые в большинстве своем ничего не знают о Франции, и совсем другое – принять приглашение выступить на факультете французского языка крупного американского университета. Меня охватила паника. Смогу ли я в течение часа защищать свою точку зрения перед настоящими экспертами? В ходе работы над книгой я собрала много информации, но теперь мне предстояло разговаривать с преподавателями и аспирантами, которые серьезно изучали Францию, а многие и сами были французы. Я – антрополог-любитель, в отличие от них, профессионалов. У меня закралось подозрение, что они пригласили меня специально, чтобы унизить.

Перед началом встречи я выпила несколько чашек эспрессо и нервно съела упаковку конфет M&M’s. Я надеялась, что кофеин поможет мне компенсировать нехватку научных познаний. В просторной аудитории собралось огромное множество народу. Некоторым не хватило места, и они слушали меня стоя. Повсюду записывающие устройства. Я села перед залом, и один профессор меня представил.

В течение следующего часа я отвечала на вопросы и излагала основные идеи своей книги. Тональность вопросов была дружелюбной, заинтересованной и даже уважительной. Никто не оспаривал мои компетенции; никто