Как по мне, он был еще немного «сыроват» для серьезных боев, но, к моему удивлению, он оказался как бы не самым лучшим. Было там еще несколько человек, которые что-то умели; они постепенно «вышибли» (турнир был «на выбывание») всех остальных и стали драться между собой. Насколько я понял (еще бы я не понял, у меня на такие вещи безошибочное чутье), все они друга друга знали и у всех у них были какие-то счеты. Они дрались настолько всерьез, что под конец мне даже стало интересно. Володе досталось третье место, хотя к этому моменту мне (думаю, не только мне) было совершенно очевидно, что он точно сильнее всех. Но тут все было логично: первые два места должны были получить организаторы турнира. Я даже не возражал: это было совершенно нормально, у нас все делается точно так же. Иначе бывает, когда дерутся без судьи и до полной невозможности продолжения боя одним из противников. В данном случае это не имело значения. Володя почувствовал свою силу и вышел из соревнования совершенно без травм. Это было важно, потому что у меня не было лекарств (нужные травы здесь не росли), чтобы его лечить. Только иглы, а их не всегда бывает достаточно.

На этих соревнованиях и я получил удовольствие. Выходит, мой ученик (и все это заметили и поняли!) оказался явно сильнее всех этих доморощенных мастеров с черными поясами. Причем сам он мастером даже и не прикидывался, я бы ему быстро мозги вправил. Да ему это, кажется, и не интересно было, ему просто хотелось уметь. Тем более я давно ему объяснил, что пояс, даже самый черный, – это просто тряпка. А мастерство – оно в сердце. Оно или есть, или его нет. А если его нет, то и черный пояс не поможет. Наоборот, больше достанется, потому что будут бить не как ученика, а как мастера, без всякого снисхождения.

Кроме удовольствия была от этого и польза. После соревнования к Володе подходили многие людей и просили, чтобы он взялся их учить. Умный Володя объяснял им, что он всего лишь ученик, а учиться надо у настоящего мастера, у которого учится и он сам и который его так хорошо научил. Потом он подводил «соискателя» ко мне и при этом вел себя со мной так почтительно, как будто я был не его друг, а персона государственного значения. Народ проникался, начинал кланяться, называть меня учителем, мастером, уважаемым и тому подобными словами. Так у меня за один день собрались ученики «для денег». Таких я набрал ни много ни мало семь групп. Ни одну из них я не обучал так, как Володю с Сашей, которых, кстати, учил бесплатно. Но ребята все понимали правильно и знали, чем мне обязаны. Перед моим отъездом они взяли у меня список того, что я бы хотел увезти во Вьетнам. Все это в те времена было дефицитом, купить «просто так» эти вещи было невозможно. Но мальчики все сделали очень уважительно: все достали, купили, аккуратно упаковали в ящики и привезли в общежитие.

На этом, как оказалось, моя карьера как преподавателя воинских искусств закончилась, потому что с тех пор я больше никого этому не учил. Преподавать во Вьетнаме я и не собирался, потому что давно намеревался покинуть страну, как только представится для этого подходящая возможность. Но я никуда не торопился, сначала думал спокойно пожить дома, найти девушку из хорошей семьи, жениться, позаниматься еще у деда и Вана (благо оба старика продолжали оставаться в прекрасной форме), у отца, еще у одного мастера, которого очень уважал. И только потом, уже вместе с женой, эмигрировать куда-нибудь.

Но не пришлось. Оказалось, что мои дорогие однокурсники не простили мне моего независимого поведения, моих заработков от семи совершенно нелегальных групп боевого искусства и написали на меня куда надо. Так что на родной вьетнамской границе меня уже ждали. Со мной даже особенно не разговаривали – мой багаж говорил сам за себя. Откуда у тогдашнего студента могли взяться два большущих, аккуратно упакованных ящика с новехоньким, прямо из магазина барахлом? Холодильник, велосипед, телевизор… Сейчас, в эпоху богатых людей, это звучит смешно, а тогда это была самая настоящая крамола.

В общем, бить меня начали сразу. Правда, не покалечили, свой человек сказал, что так гуманно со мной обошлись, как с Героем Вьетнама. По этой же причине вскоре меня отпустили. Вещи, конечно, не отдали, так что домой я приехал без подарков. Мне весь этот хлам было совершенно не нужен, только подарки родственникам и, разумеется, Вану хотелось бы привезти. Но черт с ними, с подарками, увидев своих родных, я забыл обо всем, а об этом барахле тем более. День встречи с семьей был прекрасен: все родные, радостные и счастливые. Наверное, этого не было (потому что в принципе быть не могло), но мне показалось, что даже у деда в глазах заблестели слезы. Теперь я думаю, что показалось – старик был кремень.

Но больше всех удивил меня Ван – этот совсем не изменился. Обняв (такие объятия мои советские ученики называли медвежьими) и обхлопав меня со всех сторон, он критически посмотрел на меня и сказал, что я размяк и растолстел до безобразия (весил я в это время максимум килограммов пятьдесят). Но это он, Ван, быстро поправит.

Так и случилось. Дав мне пробыть дома неделю (если бы не личная просьба деда, он вообще бы забрал меня назавтра, чтобы, как он выразился, я не разжирался и не размякал еще больше), Ван увел меня к себе. Видимо, он точно знал, что надо делать с таким, как я, чтобы меня не повело «вразнос», чтобы я не начал пить, шляться по девкам и водить компанию с бандитами.

Меня это только радовало: все, как в молодости (можно подумать, что тогда я был стариком, мне еще и тридцати не было!) – джунгли, чистая река, никаких забот, кроме как сварить учителю суп и помыть после обеда пару мисок и ложек. Ну и, разумеется, главное – сам учитель Ван.

Честно говоря, я боялся разочароваться, встретившись с ним после стольких лет разлуки. Лет, обогативших меня таким опытом и переживаниями. Но старик оказался на высоте: он был не только хитер, он был еще умен и опытен. Я бы даже рискнул сказать, что он был потрясающе мудр. И только тогда я смог по-настоящему оценить его.

Со мной он повел себя совсем по-другому. Я стал взрослым (думаю, что душой я стал старым, очень старым), и он признал это безоговорочно и сразу. Отношения как-то сами собой установились совсем другие: он мне учитель, я его люблю, уважаю и признаю его авторитет. Он же относится ко мне как к много повидавшему, серьезному человеку, который (так уж сложилось) одновременно является его учеником.

Работало это примерно так. Когда в первый вечер после ужина я, не скрываясь, закурил, Ван не промолвил не слова. Он только покосился на меня и сам закурил трубку (заводских сигарет, даже самых лучших и дорогих, он не признавал). Когда я представил, что Ван бы сказал мне в прежние годы, увидев у меня в зубах сигарету, то не смог удержаться от смеха. Ван только понимающе покачал головой и предложил мне вместо моей «фабричной гадости» покурить его трубку.

«Неужели он мне это спустит, – мелькнула у меня мысль. – Не может такого быть».

Но никакого подвоха не было, я покурил трубку, набитую крепчайшим табаком, и мы отправились спать в его хижину. Утром Ван меня не торопил, он даже позволил мне снова покурить свою трубку (его табак оказался несомненно намного крепче и лучше сигаретного), прежде чем мы приступили к утренней тренировке. Но сама тренировка оказалась необычной. Конечно, занимаясь с ним, я и раньше бегал, но не помногу – Ван не был сторонником значительных физических нагрузок. Он говорил по этому поводу так: «Мастер должен быть крепким и жилистым, как кожаный ремень. Он не должен бегать, как олень, и не должен таскать тяжести, как портовый грузчик. Ему достаточно делать свою технику, чтобы его тело получило полноценную физическую нагрузку».