даже для этих суматошных дней, и, прежде чем отправить его в корзину, редактор газеты связался с куратором, а далее по цепочке оно оказалось на столе у Келлера и заставило его задуматься.

Некая Наталья Ермишина, муж которой был арестован и третий год находился под следствием по обвинению в преступной халатности при строительстве газопровода, при взрыве которого… – далее следовало описание хорошо известных Келлеру деталей – и заявительница рассчитывала, что после свержения диктатуры КПСС с этим делом разберутся и выплатят ей достойную компенсацию за преследования со стороны коммунистического режима…

– Не публиковать, конечно? – осведомился голос в трубке.

– Почему же? – ответил Келлер. – Публиковать, конечно, публиковать. С пометкой, что адрес заявительницы – в редакции. И отследить звонки…

В течение недели, помимо обычных терроризировавших редакции газет сумасшедших, особенно активизировавшихся в моменты политических перемен, обратили на себя внимание два звонка. Звонившие интересовались адресом героини одной из публикаций Натальи Ермишиной. Первый был мужской голос с густым кавказским акцентом, второй – ничем не примечательный голос, принадлежавший мужчине лет сорока с правильным русским произношением. Оба звонка были междугородними.

…Газету Стригунков купил случайно, скорее по привычке просматривать прессу, чтобы представлять, кто что пишет и кто чем дышит. Он не стал бы, наверное, читать очередное разоблачение преступлений тоталитарного режима, да ещё и почти на целую полосу мелким шрифтом – от разоблачений уже тошнило – но глаз резануло вставленное фото, до боли знакомое даже в плохом качестве, с вагонной табличкой «Адлер – Новосибирск», и Антон внимательно прочёл статью несколько раз с карандашом в руке.

Это был подарок судьбы. Дело оставалось за малым – узнать в редакции адрес Натальи. Пораскинув мозгами, он решил не сочинять легенд, а представиться тем, кем он был – старым знакомым семьи Ермишиных. Во всяком случае, подумал он, если бы газетчики не хотели, чтобы Наталью нашли, они бы не давали внизу статьи приписку о том, что её адрес в редакции, да и изменить имена и фамилии им ничего не стоило. Однако ж Ермишин в статье остался Ермишиным, как и его супруга…

Учебный год в институте, где работал Стригунков, начинался с октября – в сентябре его студенты были «на картошке», и он вполне мог себе позволить на несколько дней исчезнуть из города в сентябре, тем более – в сентябре девяносто первого, когда преподавательский состав был занят чем угодно, но не дисциплиной…

За окном поезда расстилался уныло-жёлтый осенний пейзаж. Под мерный перестук колёс плацкартного вагона Антон думал о том, как его встретит Наталья – он видел её всего раза три-четыре вместе с Фёдором и никогда близко не общался. С другой стороны, обращаясь в редакцию газеты, она должна быть готова к тому, что интерес к теме проявят разные люди, в том числе и незнакомые – иначе зачем туда обращаться…

Начинал накрапывать дождь, стуча редкими каплями в грязное стекло. Антон попытался открыть окно, чтобы вдохнуть прохлады, но безрезультатно – трафаретная надпись «закрыто на зиму» полностью себя оправдывала, видимо, уже не первое лето.

Леса сменялись полями, и клонились к земле налитые золотистые колосья – погибающий неубранный рекордный урожай девяносто первого года…

«Где же наш пахарь? Чего ещё ждёт?» – невесело вспомнились Антону стихотворные строчки.

В Самаре на соседнее место подсел говорливый парень лет двадцати семи, начинавший организовывать свой торговый бизнес и торопившийся в Москву на переговоры, пока его не опередили конкуренты.

Антон вполуха слушал болтуна, кивал, всё чаще отходя курить в тамбур – сосед, по счастью, не курил, да и вскоре нашёл более благодарных слушателей – двух неопределённого возраста тёток с боковых мест, краем уха слышавших слово «бизнес», но слабо представлявших, что это такое, зато уверенных, что теперь-то, после победы Ельцина, на них прольётся долларовый дождь и всех озолотит…

– Меня, например, – втолковывала коммерсанту дама в спортивном костюме и резиновых тапочках, тщательно полируя ногти пилкой, – интересует гостиничный бизнес. Как Вам кажется, получится из меня хозяйка гостиницы? Я хочу три этажа, чтобы в стиле девятнадцатого века, и обязательно швейцар на входе. В ливрее и с этими… как их называют… аксельбантами, вот! Непременно с аксельбантами! У меня, между прочим, прадед был купцом первой гильдии и ездил на экипаже с тройкой с кучером и колокольчиками! Как Вы полагаете, будет ли возврат собственности потомкам прежних хозяев? И будет ли положена компенсация за то время, что собственностью пользовались большевики? – она томно отложила пилку на покачивающийся белый столик, поднятый из бокового места.

– Это называется реституция, – вставила умное слово вторая дама, в основном молчавшая, давая выговориться своей компаньонке.

Первая дама прижала к губам пальцы, как будто при ней упомянули нечто непристойное.

– Я бы больше рассчитывал на собственные силы и на современность, – прервал её грёзы попутчик, – у кого кем прадед был – это вопрос сложный. Вы, например, готовы подтвердить Ваши права документами?

– Я… – перекисная блондинка явно не ожидала подобного вопроса. – Конечно, если порыться в городских архивах…

– Пока будете рыться, уплывёт Ваша гостиница, – отвечал провинциальный бизнесмен. – Сейчас время такое, кто успел, тот и съел. Так что стоило бы Вам не мечтать, а поторопиться с более реалистичными планами…

Несостоявшаяся купчиха первой гильдии обиженно уткнулась в окно. Устав от их дискуссии, Антон воспользовался тем, что ни одна из сторон пока не попыталась привлечь его для доказательства своей правоты, и задремал на верхней полке.

Поезд прибывал в Москву утром, часов около восьми-девяти. Когда Антон проснулся, дама с боковой полки уже деловито прихорашивалась, подводя губы малиновой помадой перед карманным зеркальцем. Сосед сгружал с третьей полки в проход свои увесистые сумки, впрочем, он был такой не один – разного рода спекулянты, ищущие лёгкого заработка, составляли не меньше половины вагона.

На перроне Стригунков с облегчением распрощался со всеми попутчиками, с наслаждением вдохнув запах холодной осени и Казанского вокзала. С трудом протиснувшись сквозь толпу носильщиков, таксистов и самых разнообразных торгашей, он наконец оказался в метро. Только метро, кажется, осталось неизменным в этом рушащемся мире, и красное светящееся табло, как прежде, безукоризненно отсчитывало минуты и секунды…