– Скоро десерт, – сказала она, нарезая кусочки восхитительно аппетитного торта, наверху которого были клубничные ягоды, – Поставь чайник, пожалуйста.

– Угу.

Я взял с миски пирожок и встал возле окошка, поедая мамины труды.

Еще на час вперед, пожалуй.

Бутылка виски была пустой. Бисквитный торт, по обыкновению, оказался изумительно вкусным. Папа уже был в полудреме, сидя за столом и посматривая телевизор, где шел советский фильм с трескучим звуком. Я взял телефон и стал шерстить ленту ВК от нечего делать, в то время как мама читала какую-то книгу, сидя рядом со мной на кухне. Мы время от времени прерывались, запивая жизнь чаем из одной кружки.

– Маша! – раздался крик из зала, – Вы куда делись?!

Мама встала из-за стола и пошла туда, отложив книгу на диван, где я сидел. Следующее, что я услышал: “Че вам здесь не сидится?”. Больше из их разговора я ничего не уловил, не считая иногда появляющихся криков. В телефоне встретилась картинка измученного и побитого котенка с естественной для этого подписью: “Какие-то мрази издевались над бедным животным, у которого проколота лапка. Его нашли возле мусорки рядом с домом Красноармейского…”.

Дальше я читать не стал. Злые смайлики были почти перед каждым словом. Бедному котику просто не повезло – подумал я, листая вниз, пока не встретил фотку Маргаритки в вечернем платье на фоне нашего озера. Я улыбнулся. Она очень умна для своего возраста и места рождения, но позировать не умеет. И кто её фоткал? Ангел, наверное. Или Бондарь. Хотя он, вроде, уехал.

Я бросил телефон на стол и уже решил пойти в свою комнату, когда вышел в коридор, но вдруг услышал отцовскую ругань и немного задержался рядом с залом. Знаете, я ненавижу почти всё. Всё, до чего дотрагивается мой взгляд, вызывает у меня ненависть. Не то, чтобы это мне мешало, но иногда я не могу вымолвить и слова, как бы не старался. Как-будто задыхаюсь ужасом и ненавистью. И сейчас я почувствовал что-то схожее, что-то желчное и жестокое, что начинало подниматься у меня в груди. Праведное желание убить того, кто убил слабого. Я, вообще-то, довольно злой человек, просто редко это показываю, отчего создается впечатление, словно я безобидный, даже бесхребетный, школьник. Папа снова что-то крикнул. Мама ответила тем же. В их словах давно преобладала ругань, и по отдельным фрагментам я понял, что суть их ссоры – это обида папы на мамину сестру. У меня не было ни малейшего желания слушать их дальше, но я все равно остался стоять возле зала, уже опершись спиной о стену, которую мы с папой когда-то обклеивали обоями. Тут и там на глаза попадались недочеты наших стараний: где-то стык обоев слишком выступал, где-то уголки были разной высоты, а где-то и вовсе были видны царапины.

Я невольно улыбнулся, поняв, что я всегда остаюсь в опасной близости от эпицентра событий. Каждый раз, хоть и проклиная всё на свете, я был рядом с пьяным отцом и уставшей матерью. Может, я и понимал, что ничего серьезного не случится, по крайней мере сегодня, потому что времена меняются, но где-то внутри, наверное, еще плавал тот мерзкий страх, оставшийся с детства: он пришел оттуда, где кое-что всё-таки случилось, кое-что похуже простой ссоры с криками. Там, в своё время, было действительно плохо. По крайней мере, у меня в голове навсегда остался умоляющий взгляд матери, её слезы и дрожь. Сейчас я вспомнил Максима, который тоже иногда забавно дергал плечами. Интересно, почему?

Мама прошла быстрым шагом в ванну, бросив недолгий взгляд на меня, стоящего у стены коридора. Тут появился и папа, пьяный в стельку. Его лицо, поведение, движения, запах и вид давали ясно понять, что он выпил. Эту комбинацию я ненавижу больше всего. Из всех алкоголиков, которых мне довелось встретить в жизни, своего отца я ненавижу больше всего. Он посмотрел на меня, когда мамино платье скрылось в ванной комнате. Молча.

– Ничего не меняется, да? – я подал голос. Соврал, конечно, ведь всё всегда меняется. Просто вы этого не видите. Никто не видит. Даже я.

Я говорил спокойно, как человек, знающий куда он попал.

– Да… – его язык удивительно отвратительно заплетался, выкидывая звуки, – Что-то… как всегда, кароче. Снова я виноват.

Я кивнул. Мне было жалко маму, но сейчас лучше не вмешиваться. Лучше для всех – это я понял по предыдущим ошибкам. Иногда бездействие – это спасение, но им нужно грамотно распоряжаться. Мне скоро шестнадцать. Всего-навсего. Но рациональность – это второе, что я ненавижу больше всего. Моя рациональность часто мешала мне сделать последний шаг, который неизменно вёл в пропасть. А вот ещё один интересный факт, который пришёл мне на ум, когда я думал о смерти: человек никогда не умирает один. Твоя смерть непременно сломает тех, кто тебя любил; надо быть невероятно ловким, чтобы ускользнуть от человеческих отношений. Я много думал о смерти, но всегда разбивался об этот факт. Слишком многим я ей обязан.

Папа пошел в сторону ванной комнаты, откуда доносился плеск воды. У него была неустойчивая походка, его кренило к противоположной стене.

– Дерьмовое решение, – сказал я своим спокойным голосом. В этот момент моё лицо ничего не выражало. Я могу злиться сколько угодно, но мое лицо остается каменным, пока я не пересеку грань.

– Что? – он остановился напротив меня, перед входом в ванну, – Дерь… – он икнул, – Дерьмо-овое, значит? Потому что я дерьмо?

Я не смог сдержать улыбку.

– Значит, я прав? Улыбаишшся ещё, – он монотонно шипел на слове “Улыбаешься”, – Считаешь, отец дерьмовый? Собственный сын! Да ты же сам моё дерьмо, сынок, – последнее предложение он сказал каким-то приторно-доброжелательным тоном, словно беседовал с ребенком.

Можете не говорить, я уже понял. Опрометчивый ход. Он начал подходить ближе, и следующие пять минут я молча слушал его несвязанный текст, в котором фигурировало слово “Дерьмо” в самых различных вариациях. Моё лицо всё еще было каменным, и я лишь иногда сводил с него взгляд, чтобы посмотреть на бледно-оранжевые обои, которые мы с ним когда-то клеили…

Давно это было. Года два назад. Мама вышла из ванной и застала нас за светской беседой, в которой я принимал исключительно декоративную роль.

– И что ты теперь, решил на Андрея лезть? Оставь его в покое.

– Оба! Не успела выйти как ужже, – он закашлялся, – делаешь из меня монстра. Кому я лезу то? Мы с ним прост.., –