— Его сегодня нет, — ответил помощник. Эбтин-ага был евнухом с круглощекой жирной физиономией и высоким женским голосом.

— Мне надо заглянуть в «Историю славного правления шаха Тахмасба», — объяснил я. — Властительница попросила меня кое-что найти.

Это была выдумка, но неопасная.

— А где твое письменное соизволение?

— Она его послала несколько дней назад.

Эбтин-ага отправился проверить наличие книги.

Когда я попросил Пери о письме, я хотел довериться ей в истории с моим отцом, но не посмел. Побоялся, что, открыв мое стремление, заставлю подозревать себя в неполной преданности. Вместо этого я сказал ей, что это облегчит мне добычу сведений для нее.

Эбтин скоро вернулся с кислым видом:

— Что именно ты хочешь посмотреть? В рукописи больше тысячи страниц, повествующих о почти вечном правлении шаха. Я не собираюсь тащить их все для тебя.

Следовало позже задобрить его подарком. Но сейчас я просто сказал:

— Мне нужно прочесть о главных чиновниках, служивших шаху Тахмасбу.

— Ладно. Приходи завтра, я отберу для тебя эти страницы.

— Завтра?.. — Я притворился нетерпеливым.

— Да что за спешка? У тебя черви в кишках?

Эбтин был из тех служителей, которые заставляют всех ждать, чтобы внушить представление о своей важности. Но так как осторожность для меня была важнее срочности, я сказал, что приду завтра.

На следующий день я вернулся, взяв с собой бронзовую чашу тонкой работы, украшенную серебряными гравированными цветами и пожеланиями удачи. Эбтин принял подарок без громких восторгов и ушел за страницами. Принеся, положил их передо мной на низкий столик, инкрустированный перламутром и черным деревом.

— Помни, страницы нельзя сгибать или пачкать, — сказал он.

— Я уже работал с хорошей бумагой.

— Ладно.

Бумага была окрашена чем-то вроде луковой шелухи, отчего имела приятный цвет слоновой кости, облегчавший чтение. Все страницы содержали краткие жизнеописания. Сначала шел длинный список служителей Бога, бывших при шахе вероучителями, затем знати, ведшей свой род от Пророка. Потом — списки губернаторов, визирей, чиновников, евнухов, отвечавших за шахское хозяйство, звездочетов, лекарей, каллиграфов, художников, поэтов и музыкантов.

Кому-то досталась благая доля и награды в виде земель или губернаторства, но прочие испытали падение. Одних обвинили в причастности к богохульной или еретической секте и казнили. Другой воспылал страстью к любимому слуге шаха и был убит. Еще один проворовался и был позорно изгнан. Пока я читал эту историю людских злоключений, мое сердце плакало кровью от сочувствия. Сколь многие ушли дорогой моего отца!

Наконец я добрался до списков счетоводов, писцов и историков. Руки мои дрожали, когда я изучал этот лист. Заслужил ли мой отец внесения в летопись, мне не было известно. Летописцы очень часто завершают списки фразой «Никто из прочих не стоит упоминания» или чем-то сходным.

Но вот мое сердце словно замерло в груди.

Мохаммад Амир-и-Ширази: Родился в Казвине, служил шаху двадцать лет, стал одним из его главных счетоводов. Многие сослуживцы отмечали точность его счетов и спорое исполнение дворцовых дел. Казалось, ему было суждено подняться высоко в ряду чиновных людей, но однажды он был обвинен в преступлениях против шаха и казнен. Позже возникали сомнения в справедливости обвинений. В своей мироозаряющей милости шах не казнил обвинителя, но на такое его решение могло повлиять обстоятельство, что у того человека были могущественные союзники, которых шах не пожелал оскорбить. Лишь Богу ведомо точное состояние дела.

Почему, о почему летописец не упомянул имени того придворного? Каково было его положение, если даже шах его не наказал?

Я решил рискнуть и спросить Эбтина. Поманил его, и он приблизился с недовольным вздохом.

— Видишь это описание?

Он вгляделся и поднял глаза. Я никогда не видел, чтоб человек читал так быстро.

— Ну и что из того?

— Как имя придворного?

— Откуда мне знать?

— Бога ради, ты же историк!

— Если оно не записано, это значит, нам неизвестно. Где взять время бегать и выяснять подробности о второразрядном чиновнике? Потом всем будет наплевать на этого Мохаммада Амира.

Я встал так резко, что толкнул столик и лист рукописи скользнул на пол.

— Мне не наплевать!

Историк нагнулся подобрать страницу и, выпрямляясь, наступил на край длинного халата.

— Да ты его помял, ишак! Говорил я тебе, аккуратнее!

— Так же, как ты с подробностями?

Он обругал меня, и я ушел, с изумлением видя, что концы пальцев у меня окрашены красным, словно я окунул их в кровь моего отца.

Исмаил написал Пери, что получил ее письмо и что незамедлительно отбудет из Кахкахи для восстановления своего полноправного положения в столице. Когда он впервые услышал о смерти отца и Хайдара, то приказал запереть дверь крепостной тюрьмы, уверенный, что это обман, и ждал, пока перед воротами крепости не собралась преданная ему знать. Когда они подтвердили это известие, он разрешил отпереть двери. Он писал, что жаждет увидеть сестру после многолетнего отсутствия и что благодарит Пери за поддержку. Письмо было подписано: «Твой любящий брат».

Пери была тронута этим ласковым приветствием.

— Он кажется тем же львом, которого я помню! — сказала она, и глаза ее налились слезами облегчения.

Но это было все, что мы получили от Исмаила за много дней, пока Султанам не сообщила нам, что он решил задержаться в Кахкахе, дабы знать могла нанести ему визиты. Когда он опять не появился, мы выяснили, что он заехал в Ардебиль, на родину своих предков, посетить их гробницы и задержался дольше, чем рассчитывал, не давая знать, когда же наконец приедет.

У Пери не оставалось выбора: она взвалила на себя всю ответственность за управление дворцом. По ее приказу кухни были вновь открыты, и обитатели дворца благодарно наполняли свои желудки. Дворцовая лечебница возобновила прием, больные получали утешение от священнослужителей, а мертвых погребали по обычаю. Таккалу уехали из города навстречу Исмаилу, и убийства в городе прекратились.

Несмотря на то что дворец снова ожил, нам не было покоя, потому что он кишел сплетнями. Мать Хайдара, Султан-заде, разъяренная убийством единственного сына, всеми силами старалась через своих сторонников отыскать достойного противника Исмаилу, в том числе и затем, чтоб расстроить планы Султанам. А группа знати прикидывала возможности сплочения вокруг Мустафа-мирзы, пятого сына покойного шаха, чтобы возвести его на престол.

Когда я проходил мимо людей в садах, они отводили глаза, не зная, кто будет следующим повелителем и не ответят ли на их доверие новым предательством. Однажды утром, еще до рассвета, я наткнулся в бане на Анвара. Он подскочил в воде — черные колени согнуты, мускулистые руки готовы отразить нападение — и испустил боевой клич такой свирепости, что моя кровь заледенела. Осознав, что это всего лишь я, он плюхнулся обратно, расплескав добрую половину воды.