тревожные сигналы. Никита Сергеевич не придал им серьезного значения. Был уверен: на него никто не посмеет покуситься. Но на всякий случай решил еще разок показать, кто в доме хозяин. Позвонил члену Президиума ЦК Полянскому, наорал на него, что знает об интригах и, когда вернется, покажет всем «кузькину мать». Тот в панике сообщил Семичастному. Начальник КГБ забил тревогу, экстренно вызвал Брежнева, находившегося в Берлине, и Подгорного, поехавшего в Молдавию.

Пока они летели в столицу, Шелепин и Семичастный уже пустили в ход механизм заговора. Связались с министром обороны Малиновским, начали оповещение об экстренном созыве пленума ЦК. 12 октября состоялось заседание Президиума ЦК. Уточнило планы. Брежневу, Суслову, Подгорному, Косыгину было поручено связаться с Хрущевым по телефону и вызвать его в Москву.

Никита Сергеевич еще ни о чем не подозревал. Как раз 12 октября стартовал космический корабль «Восход» – впервые полетели не один, а 4 космонавта. К Хрущеву приехали телевизионщики, отсняли сеанс прямой связи с экипажем. А потом вдруг раздался звонок. Брежнев и Суслов сообщали, что возникли серьезные вопросы по сельскому хозяйству, необходимо присутствие Хрущева. Тот сперва отмахивался: неужели без него не могут решить? Насмехался: только уехал – и помощники остались беспомощными. Они настаивали, и Никита Сергеевич согласился прилететь.

Заподозрил ли он неладное? Может быть. Но сделать он уже не мог ничего. Правительственную дачу в Пицунде охраняли люди Семичастного. Малиновский привел в войска в боевую готовность. Море у Пицунды блокировали корабли, как было объявлено, «для охраны Первого секретаря в связи с осложнением обстановки в Турции». Также были приняты меры, чтобы самолет вместо Москвы не развернулся в другую сторону. Но Хрущев, даже если начал догадываться, не предпринял попыток что-то изменить. Он хотел попасть именно в Москву, в Кремль. Потому что прекрасно помнил об участи Берии, который туда так и не попал.

13 октября Никита Сергеевич прилетел с Микояном в столицу. Встречало его не все руководство, как обычно, а лишь два человека – Семичастный и Георгадзе. Привезли прямо на заседание Президиума, и на Хрущева высыпали, что о нем думают. Тон задавал Суслов – взвешенно, опытно. Он говорил не о ситуации в стране, не о политике партии и правительства. Все это как будто критике не подвергалось (ведь принималось на съездах и пленумах). Свел обвинения к персональным недостаткам Хрущева, его грубости, «мании величия», пренебрежении мнениями других руководителей. Вразрез с этой линией выступил только Шелепин – о развале экономики, Карибском кризисе.

Заседание продолжилось и на следующий день. Защищать Хрущева пытался только его старый покровитель Микоян, предлагал «дать возможность исправить ошибки». Полянский первым произнес: «Уйти вам со всех постов в отставку». Этого ждали, загомонили: «удовлетворить просьбу», хотя Никита Сергеевич еще ни о чем не просил. Постановили созвать Пленум ЦК, рекомендовать освободить Хрущева от должностей «в связи с преклонным возрастом и ухудшением состояния здоровья», а также разделить посты Первого секретаря ЦК и председателя Совета министров.

На самом-то деле созывать ничего не требовалось, члены ЦК уже сидели в Екатерининском зале Кремля и ждали, как и когда закончится заседание Президиума. Но оставалось еще решить, кого рекомендовать на освободившиеся посты. На председателя Совета министров однозначно шел Косыгин. Был первым заместителем – и выдвигался председателем. А насчет Первого секретаря разыграли заранее подготовленный реверанс. Брежнев предложил Подгорного, а тот отказался в пользу самого Брежнева. Почему же во главе партии оказался именно он? Никакого особенного преимущества у него не было, в коммунистическом руководстве Суслов считался куда более авторитетным лицом.

Но против Хрущева объединились различные группировки в кремлевской верхушке. Были «старики» – Суслов, Пономарев. Были «молодые» – Шелепин, Семичастный. Были деятели патриотических взглядов, сторонники возврата к сталинскому курсу, хотя бы частичному – Воронов, Мазуров. Были «флюгеры», выбиравшие, к кому выгодно примкнуть, – Полянский, Шверник. Кандидатура Брежнева выглядела «нейтральной». Да и человеком он был взвешенным, доброжелательным. Не хамил, не устраивал солдафонских разносов. Он меньше всех подходил на роль диктатора (в отличие от Шелепина). Поэтому его фигура устраивала всех.

Весь состав Президиума появился в зале, где ждали делегаты пленума. Хрущеву пришлось сидеть на сцене, закрыв голову руками. С речью выступил опять Суслов. Огласил обвинения в «волюнтаризме» и «субъективизме», нарушении норм партийного руководства. После его доклада из зала выкрикнули заранее подготовленные предложения: «Прений не открывать!» За снятие Хрущева проголосовали единогласно, утвердили Брежнева и Косыгина. Завершили заседание лозунгом: «Да здравствует наша могучая ленинская партия».

Советских граждан известили о смене власти лишь через день, и для них даже о «волюнтаризме» не упоминалось. Лишь официальная формулировка «в связи с преклонным возрастом и ухудшением состояния здоровья». Хотя народ у нас был смышленый, да и слухи очень быстро распространялись. Но о Хрущеве никто не сожалел.

Впрочем, и Никите Сергеевичу было грех жаловаться. Он первым из советских лидеров ушел со своего поста живым. Всего, что натворил, ему не вспомнили. Не поливали грязью, не осуждали. Даже из партии не выгнали, как он поступал с Молотовым, Кагановичем, Маленковым. Дали элитную дачу-особняк, 500 руб. пенсии, оставили спецобеспечение, спецлечение. Только предали забвению, советские средства массовой информации вообще перестали его упоминать. Так и ушел из политики, а потом и из жизни этот страшный человек, превращенный фольклором в комический персонаж с кукурузой, ботинком и «кузькиной матерью».

А новым правителям страна досталась в отвратительном состоянии. Развал в сельском хозяйстве, «перекосы» и неразбериха в промышленности. Но при Хрущеве были заложены и «перекосы» другого рода, о которых исследователи почему-то не упоминают. Территориальные и этнополитические. Мы уже отмечали особенности строительства новых предприятий – оно сдвигалось на национальные окраины. Зато разрушительные эксперименты катились главным образом на РСФСР, Украину, Белоруссию. Других республик они мало касались, там проводилась совсем иная политика.

Автор этих строк, будучи школьником, как раз после падения Хрущева переехал с родителями в Эстонию. Впечатления о том, насколько жизнь в Прибалтике отличалась от России или Украины, были разительными. В российских школах вовсю разгулялась антирелигиозная пропаганда. А там открыто действовали кирхи, молельные дома сектантов. В школах многие мальчики и девочки ходили без «октябрятских» звездочек и пионерских галстуков. Все знали, что они баптисты или адвентисты, но это никого не смущало, считалось в порядке вещей.

Никаких продовольственных трудностей. Даже приехав из Москвы, я был удивлен широчайшим выбором колбас, сыров. Раньше такого видеть не приходилось. В сфере торговли и мелкого производства, царил подлинный «нэп». Существовала масса кооперативных предприятий, магазинов. Эстонии была оставлена свободная связь с «родственной» Финляндией, кооператоры завозили оттуда товары, которых не было в СССР. Хотя купить