Тихую зону давным-давно учредил Джим, который как-то раз решил, что наш ужин настолько шумный, что ему уже невмоготу. Само собой разумеется, этим молчаливым едокам приходится несладко из-за противоположной стороны стола. Первый справа от Хайрама – Ричард. Хайрам любит Ричарда, а тот тепло относится к Хайраму; оба не могут похвастаться крепким здоровьем, – может, в этом и вся причина; как я вроде бы уже упоминал выше, у Ричарда неврологическое расстройство. Кому захочется смотреть, как бешено мотается его голова, когда он поднимает стакан? Шеймус часто проваливается в сон, – видимо, поэтому Джеремайя разместил его рядом с больным трясучкой. Когда Шеймус не спит, они с Хайрамом ударяются в воспоминания о давно ушедших временах футбольной славы. За правым углом идут подряд друзья-приятели. Ральф, Ник, Аллан, Джейкоб, Аарон и Рэймонд сидят вместе на одних и тех же стульях столько, сколько мы помним. Они, как правило, ведут себя прилично, хотя повышают голоса, когда разговор заходит о деньгах. После этой группы следуют буяны, которые напиваются красным вином и потом докучают соседям в тихой зоне напротив. Все согласны, что Топпера, Темпла, Дензила, Фиша и Монго надо рассадить, но Джеремайя этого по каким-то своим причинам не одобряет. Рядом с Монго сидит Саймон, ненавидя каждую минуту ужина. Возле Саймона место Джонатана. Дальше на плане жирным красным мелком показана трехместная «палата» из Антона, Ирвинга и нашего врача Барри. У Антона хроническая депрессия, а Ирв принимает клозапин, чтобы прекратить зрительные и слуховые галлюцинации об ордах мародеров, которые несутся через наш луг, чтобы напасть лично на него и растоптать. Барри часто берет у обоих кровь на анализ; еще он предпочитает следить за их рационом, и это главная причина, почему эта троица сидит рядом с вегетарианцами-левшами – Фостером, Эндрю, Илаем, Милтоном, Пирсом, Филдингом, – отмеченными зеленым карандашом. Место напротив вегетарианцев всегда остается пустым. Это место Джорджа. Если Джордж когда-нибудь явится на ужин, стул будет его безо всяких вопросов. После Джорджа идут близнецы, но только одна пара – Майкл и Абрахам. Джеремайя против слишком крупных клик – из-за них возникают мертвые участки и портится настроение за столом, – плюс он уже милостиво разрешил Джиму создать его тихую зону. За близнецами следуют некоторые молодые отцы: Клей, Сет, Видал, Густав, Джо. Им запрещено читать порнографию за едой, но Джо, как правило, похищает-таки из стеклянного шкафчика пару красивых и скабрезных картинок, чтобы разложить их на дубовом столе. Это оскорбляет Уинстона и Чарльза. Завязываются ссоры. В драки ссоры переходят редко. Уинстона и Чарльза всегда успокаивают братья Лоуренс и Питер с противоположной стороны стола. После Уинстона и Чарльза идет Винсент, а после Винсента – Пол, потом Рассел, потом Спенсер, потом Серджио. Серджио – хороший собеседник, умеет поддержать разговор. Напротив, с правой стороны стола, сидят Кристофер, Стивен, Зигфрид – этих троих водой не разольешь, – после чего следуют еще два молодых отца, Брайс и Датч, а рядом с Датчем, отмеченный ярким-ярким оранжевым цветом, – я так и не понял почему, – ваш покорный слуга. Место незавидное, как ни посмотри. Справа от меня располагается Джек в своем костюме для сафари. Потом уже лучше не становится. Сразу справа от Джека, в двух местах от меня, мы находим последних близнецов – Скотта и Сэмюэла, а за ними сидит Кевин. Означает это, что поговорить не с кем, ужин – в тягость, а на другой стороне стола помощи не найдешь, потому что там вот кто: Рекс, мистер Ворчун; Бертрам, мистер Кровь из Носа; Уолтер, мистер Кабан с Двойным Подбородком. Дальше следует несчастный Вирджил, который любит Уолтера не больше меня. С Максом хотя бы интересно пообщаться. Он сидит далеко, в конце стола, но нам иногда удается поговорить, перекрикиваясь через головы Кевина, Ангуса и остальных на углу. Если Макс не приходит на ужин, мне всегда сложно. В этих случаях Закари, сидящий на стуле рядом с Максвеллом, занимает больше места. На самом деле для Закари хорошего места и не найдешь. Он задирает всех, не щадит никого. Боб хотя бы может одернуть, когда Закари тянется стащить остатки с тарелки Альберта. Альберту повезло, он к своему состоянию приспособился – для него слепота скорее испытание, чем лишение. Этим незрячий брат совсем не похож на Хайрама, чье тело отказывается подчиняться даже в простейших стремлениях к комфорту и подвижности. Свобода воздействовать на материальный мир действительно поддерживает чувство собственного достоинства. Жестокость Хайрама, такая предсказуемая, во многом лишь единственный оставшийся ему способ выразить свою волю. Думаю, мы все это понимаем.

В конце, за длинными рядами сидящих лицом друг к другу мужчин, за тихой зоной, шумными бабниками и леворукими вегетарианцами, между Бобом и Альбертом по углам дубового стола, вдали от Хайрама и с открытым видом на горящие канделябры и дымящиеся мармиты, серебряные ложки и наши раскрасневшиеся лица, под сияющим фиолетовым окном, словно парящим во тьме за деревянным троном Хайрама, – так вот там, глядя на все это и многое другое из конца нашего удивительно длинного стола, во второй его главе, сидит наш Бенедикт.

Иногда Бенедикт приносит с собой «работу» из энтомологической лаборатории – живой образец в банке или, если повезет, сразу несколько. Братья обступают его и слушают рассказы про прозрачную яйцевую камеру на головогруди черного жука с рогами и тяжелым панцирем, который тверже и прочнее наших демитасов из костяного фарфора. Если нам действительно везет, Бенедикт расставляет своих жуков на столе, чтобы они состязались на скорость. Тут обычно делают ставки, дают имена любимым жукам, рисуют майонезом финишную черту. И не подумаешь, что гонки жуков так волнительны. Зачастую жук сворачивает, лезет к кому-нибудь в суп и сучит лапками, перед тем как утонуть. В вечера, когда мы, братья, не ладим, это хорошо разряжает обстановку. Кто-нибудь из близнецов обязательно крикнет: «Бенедикт, убери своих козявок со стола! Они же все в микробах!» Бенедикт терпеливо объясняет в ответ, что его жуки чистые, что болезни переносят тараканы и люди.

– Чем скорее все рассядутся, тем быстрее подадут первую перемену блюд! – закричал на нас Джеремайя. Никто не обратил внимания. И чего он разорялся? Толпы не склонны никого слушаться, и мы не исключение из правила. Толчея царила такая, что было практически невозможно не врезаться в соседей.

– Простите, извините, – бормотал я, пробиваясь к посудному шкафу за тарелками. Чтобы добраться до них, я уперся в спину Джонатана и с силой толкнул. Он пошатнулся вперед, воскликнув:

– Не толкайтесь!

– Я не толкаюсь! – соврал я. – Это меня кто-то толкнул! Тут же как в зверинце!

Свет погас и в этот раз не загорелся снова. Все ненадолго замерли, ожидая, когда двадцать ржавых люстр опять заработают. Во время этого затишья я внезапно с силой толкнул Джонатана, словно на футбольном поле. Я не видел, куда он упал.

Свет вернулся, а я добрался до тарелок намного раньше многих.

– Даг, – окликнул кто-то рядом. Я притворился, что не расслышал, и направился к дубовому столу и свиной корейке в мармитах. Похоже, эта же мысль пришла в голову большинству братьев. Здесь в очереди не ждал никто. Какие там очереди – только плотная роящаяся толкучка вокруг еды.

В таких ситуациях приходит на выручку мой футбольный опыт.

Я сунул пустую теплую тарелку под мышку, вторую руку выставил перед собой как таран, согнув в локте, опустил голову и ринулся в толпу.

Первым я врезался в Рэймонда. Он смотрел в сторону, чем я и воспользовался, толкнув его в солнечное сплетение. Это вышибло дух из его легких, а заодно и тарелку из его рук. Разбитая тарелка немедленно привлекла внимание, а я тем временем сумел быстренько проскочить между Топпером и Винсом. Пришлось пригнуться и рискнуть равновесием, но, к счастью, я наткнулся на Пола и воспользовался им как опорой. Свою тарелку Пол удержал, но сам завалился на Денниса, чем открыл передо мной прямую дорогу – без видимых препятствий, не считая Альберта и Монго. На мой взгляд, на слепого нападать нехорошо. А Монго для меня великоват, чтобы разом сбить его с ног, хоть он и медлителен. Я побежал