Случилось все в один день.

Уводил «хвост» милицию от законников. Шустрый был пацан. Шакал шел ничего не подозревая. О своем думал. Куда голову приклонить? Ночь наступала. А тут погоня. Милиция гонится за пацаном. Тот налетел на Шакала, сбил с ног. Упали оба. Вскочили. Уже вдвоем рванули от погони в темень чужих дворов и подворотен.

Оторвавшись от погони, остановились дух перевести на пустыре за городом. Там — фартовые ждали. Увидели новичка. Подумали «утка». Решили в деле проверить. И на другой день тряхнули банк.

Новичок оказался проворным и всем пришелся по душе.

Ведь только он мог додуматься так ловко обчистить банк. И даже удивился, что это никогда не приходило в голову фартовым.

— Зачем всем лезть в банк? Там двоих, наверное, хватит. Шума меньше будет, — предложил тогда парнишка. И влез в банк не с черного или служебного входа, а с крыши. На нее — по дереву взобрался. Потом на чердак. Тенью в подвал, описанный законниками.

Ключом, сделанным по слепку, легко открыли дверь. Вынесли всего два мешка с сотенными купюрами. И через час уже обмывали удачу.

Свою долю отдела он взял себе сам. Сказав пахану жестко:

— Я своей работе цену знаю. А ты что делал, чем помог? Хреном груши сбивал?

Пахан хотел выбросить нахала. Но фартовые вступились Не дали в обиду, оставили у себя.

Вместе с Шакалом они мотались по гастролям целый год, пока не попались на ювелирном магазине в Полтаве. Там их взяли всех сразу, вместе с паханом.

Потом был суд. И в первую ходку на Урал повез товарняк малину вместе с Шакалом.

Ни машинисты поезда, ни сопровождающие, ни конвой так и не увидели как, когда и где исчезла из вагона малина. Две доски в полу оторваны… Конвой с ног сбился. Сообщили по всем постам. Но никто ничего не видел.

Малину разыскивали долго и безуспешно. Фартовые давно уже забыли, куда собирался их доставить хмурый конвой.

Они, обмыв очередную удачу, лапали в притонах шмар.

Что им милиция? Жизнь коротка, ею надо уметь восторгаться. И Шакал дорожил всякой минутой.

Через пару лет он почувствовал, как люто ненавидит его пахан малины. Он караулил всякий промах и никак не хотел принимать Шакала в закон. Тот долго терпел. Но однажды в гастролях, когда малина дорвалась до Ростовской кубышки, Шакал не стал вступаться за пахана. И ростовские законники пустили в клочья чужого пахана. Остальные сбежали от расправы без царапины.

А вскоре Шакал был принят в закон. Еще через год — паханом малины, какую сам назвал Черной совой.

Эту малину знали все. У одних она вызывала липкий ужас, у других — жгучую зависть.

Черная сова… Ее кенты носили на шеях золотые медальоны с изображением черной совы из черного бриллианта.

Все ее кенты имели на всякий случай помимо липовых ксив свою кубышку, куда откладывалась доля.

С самого начала, отступив от закона и воровских правил, видавшие всякое — фартовые оговорили себе на старость возможность иметь угол и долю. Ее они увеличивали и собирали на старость. Какою она будет? Все ли доживут до нее?

Шакал был лучшим из паханов. Фартовые малины уважали его и слушались. В Черной сове крайне редко случались разборки. Здесь не спешили принимать в закон и ни одного кента за все годы не вывели из фарта.

Случались и здесь проколы. Но меньше и безболезненнее, чем у других. Если кого-то из законников заметала милиция, кенты старались достать своего, рискуя даже жизнями.

Малина Черная сова всегда была притягательной для воров всех возрастов. Здесь не мокрили отколовшихся, старых фартовых. Давали им дышать, лишь бы не настучал на фартовых. Иным даже грев давали, чтоб не голодал и не нуждался в старости.

Шакал жил как все. Легко и беззаботно, пока не встретил ту, которая стала матерью Задрыги.

Была ли она чьею-то шмарой, Шакала не интересовало Он увидел ее в ресторане, за маленьким столиком.

Бледная, худая, она что-то торопливо ела. Когда подошел Шакал, придвинула тарелку к себе поближе, будто испугалась, что кто-то отнимет еду.

Он сел напротив. Кенты наблюдали за паханом.

Шакал заказал много еды и выпивку. Предложил разделить с ним ужин. Та не ломаясь согласилась. Познакомились Разговорились. Из ресторана он увез ее на такси поздней ночью. С тех пор стал частым гостем у нее. Забыл о шмарах.

Любил ли он ее? Конечно, но по-своему, как собственность. Иначе не ходил бы к ней.

Шакал не спрашивал, был ли кто-нибудь помимо него у нее в гостях? Любит ли она его? Такое ему в голову не приходило. Он слишком был уверен в себе, чтобы сравниться с другим. А потому не ревновал, не требовал признаний в любви. Не просил ждать, когда суды приговаривали к срокам. Он долго не задерживался в них. Сбегал по пути или из тюрьмы, бывало из зоны.

Вот так однажды, вернувшись с очередной удачей, услышал, что его мамзель — беременна.

— Не могу я быть отцом. Не дано такое. К чему темнить?

— А я не для тебя, для себя рожу. Твое повторение.

— Иль меня тебе мало, иль застопорить возле юбки намылилась? Верняк вякну, все бабы умные, умеют избавляться от этого. И ты скинь. Если хочешь, чтоб я с тобой кадрил. А нет — слиняю — пригрозил не шутя.

Но она не испугалась. Не сделала аборт. И родила Капитолину. Как и мечтала — отцовскую копию.

Шакал, глянув на девчонку, онемел от удивления. Словно в уменьшенное зеркало глянул. И полюбил ее сразу, без слов…

Ни в чем не знала нужды Задрыга. Мать любила дочку и радовалась, что отец признал ее. И не упрекает, что оставила ребенка. Наоборот, заботливым стал, внимательным. Тепла в нем поприбавилось, будто сердце оттаяло.

Имя дочери он дал сам. Из сотен одно выбрал. Самым звучным и нежным оно показалось.

Все было бы нормально. Но… Женщины и сами не знают,

откуда в них берутся внезапные болячки. Она тоже — не предполагала. Не пошла к врачам вовремя. Когда обратилась, было уже поздно.

Были ль у нее родственники — Шакал не знал. Хоронили ее фартовые Черной совы по своим законам. Никого чужого не подпустили к покойной. И дочь унесли. В хазу, чтоб не видела смерти матери, не испугалась ненароком.

С тех пор Капка росла в малине…

— Родная моя, мартышка… Капка моя… Дурочка… Какой пустой была бы жизнь без тебя, комочек мой бедный. Мало видимся. Много думаем друг о друге. Зато теперь вместе станем фартовать. Так сход велел, — усмехается пахан и гладит дочь по голове.

Задрыга вскакивает в ужасе.

Кто трогает ее? Кто посмел войти в спальню?

Она бросается на человека, не продрав глаза со сна. Чувствуя, что схвачена накрепко, всадила головой в лицо.

— Капка! Остынь, лярва! — услышала знакомый голос И клацнув зубами возле уха, успела сдержаться: