Ему очень хотелось еще и посидеть немного дома с детьми, но к тому времени, как он стукнул в свою дверь, те уже давно спали. Николай ограничился тем, что заглянул в детскую и несколько минут молча смотрел на две крошечные кроватки, слушая мирное дыхание спящих в них сына и дочери. Но потом Петя завозился в своей кровати, и нянька проворно и бесшумно выпроводила мешающего детям спать отца в коридор. Резанову и здесь пришлось подчиниться, и он, вздыхая, удалился в свою спальню. «Ладно, я, в конце концов, еще не завтра уплываю, у меня будет время, чтобы с ними попрощаться», – попытался он утешить себя и внезапно вспомнил, что говорил себе то же самое перед отъездом в Иркутск, когда прощался со столицей. Тогда ему хватило времени на то, чтобы смириться с необходимостью покинуть любимый город и перестать расстраиваться из-за нее. Теперь – это Николай знал точно, хотя и не желал себе в этом признаваться – ему не хватило бы и нескольких лет, чтобы насладиться общением со своими детьми. Но он все-таки продолжал успокаивать себя мыслями о том, что, когда вернется из путешествия, Петя и Оля уже подрастут и с ними будет более интересно разговаривать и играть. И уж тогда он выйдет в отставку и будет проводить с ними так много времени, как только сможет. Мысли о том, что и после возвращения его отставку могут не принять, а если порученная ему миссия будет выполнена успешно, то его могут снова отправить в какую-нибудь другую страну, Резанов гнал от себя особенно яростно, и ему почти удалось избавиться от них на некоторое время.

Утром он встал особенно рано и первым явился в детскую будить сына и дочь. Няня и кормилица Оли снова начали было ворчать, что отец отвлекает детей от одевания и завтрака, но тут Николай уже настоял на своем и провел в детской больше часа, ласково улыбаясь крошечной дочери и весело подбадривая неловкого, но уже очень старательного сына, пытавшегося самостоятельно взять в руки ложку. Дети, глядя на него, улыбались в ответ, и графу казалось, что даже маленькая Оленька уже понимает, кто он, и догадывается, что скоро отец надолго ее покинет.

Он бы с радостью провел с детьми весь день, посмотрел, как играет и гуляет Петя, и послушал его неумелое, но очень звонкое лепетание, но пора было идти на службу. Николай со вздохом встал и, еще раз улыбнувшись, погладил детей по очереди по светло-русым макушкам:

– Я вернусь вечером, постараюсь пораньше. Ждите!

Няня и убиравшие со стола посуду горничные отвернулись, скрывая усмешки – чудачество хозяина дома, почему-то решившего, что грудной младенец и годовалый малыш могут его понять, только позабавило их. Резанов тоже усмехнулся про себя, сделав вид, что не замечает их отношения. Он-то точно знал, что их с Анной дети даже в столь юном возрасте понимают гораздо больше, чем эти взрослые и умудренные годами женщины!

Вечером Николай сдержал свое слово и специально ушел домой немного раньше. Ему повезло: он успел поцеловать Оленьку перед сном и немного поиграть со строившим из кубиков башни Петей. Перекладывать деревянные кубики с места на место было не слишком увлекательным занятием, но когда мальчика тоже отправили спать, граф почувствовал только сожаление…

Так продолжалось до конца весны, до самого отъезда Резанова из России. Николай старался рано вставать и рано возвращаться домой и каждую выдавшуюся ему свободную минуту посвящал детям. Конечно, удавалось ему это не всегда, особенно, когда началась подготовка к путешествию, отнимавшая у графа больше всего времени. И все же накануне отплытия Николай Петрович мог с полным правом сказать, что он сделал все возможное, чтобы как можно дольше побыть с двумя своими самыми близкими людьми. В нем даже жила слабая надежда, что Петя, возможно, сумеет его запомнить – пусть слабо, но запомнить, хотя бы немного, хотя бы самую малость. Умом Резанов понимал, что за два года, которые должно было продлиться его путешествие, такой маленький ребенок, как его сын, должен будет начисто забыть все, но избавиться от этой надежды он не хотел и не мог. В глубине его души все равно оставалась непонятно откуда взявшаяся уверенность, что Петя будет помнить его эти годы и узнает при встрече. А еще – что мальчик расскажет о нем своей сестре, когда та подрастет, и поможет ей тоже узнать вернувшегося отца.

Николаю очень хотелось бы попрощаться с детьми уже в порту и помахать им рукой с палубы отплывающего корабля, но о том, чтобы тащить туда двух малышей и толкаться с ними в толпе, не могло быть и речи. Пришлось снова примириться с неизбежным и тепло попрощаться с сонными детьми дома. Но, уже стоя на палубе и глядя на оставшихся на берегу других провожающих, он все равно представил себе, что среди них стоят и его домашние с Олей и Петей на руках.

А потом граф вдруг вздрогнул: на какое-то мгновение ему показалось, что в толпе мелькнула хрупкая темноволосая фигурка Анны в ярком белом платье и таком же белом платке.

«Надежда», 1805 г.

Писать было трудно. Привинченный к полу стол раскачивался вместе со всей каютой, и при каждом его наклоне перо так и норовило вывести на бумаге какую-нибудь неразборчивую загогулину, поставить на ней кляксу или перечеркнуть уже написанное слово. Командор Николай Резанов недовольно морщился и скрипел зубами, прилагая все усилия, чтобы писать аккуратно, и вспоминая, как он учился выводить буквы в бесконечно далеком детстве. Теперь он сидел не в своей комнате, а на корабле и выводил не русские буквы, а японские иероглифы, но рука слушалась его так же плохо, как тогда, и написанные столбиком слова чужого языка выглядели столь же невразумительными, как и его первые детские каракули. Однако бросить эту работу Николай не мог: экспедиция, которую он возглавлял, и так окончилась неудачей, и теперь, чтобы реабилитировать себя, он должен был попытаться сделать хоть что-то полезное для России. Хотя бы такую мелочь, как русско-японский и японско-русский словари, которыми смогли бы в будущем пользоваться следующие послы. Как знать, вдруг эти составленные им списки самых распространенных японских слов помогут его последователям найти общий язык с этим неуступчивым народом?

Мысль о собственной неудаче и о том, что кто-то другой, возможно, справится с тем заданием, которое сам он выполнить не сумел, заставила Резанова заскрипеть зубами еще сильнее и так надавить на перо, что оно насквозь прорвало плотный лист бумаги. Николай негромко выругался и отложил испорченный лист в сторону. Впрочем, записи на нем все равно были слишком грязными и неровными, так что их пришлось бы переписывать набело.

Корабль качнуло особенно сильно. С кончика пера на новый чистый лист бумаги сорвалась маленькая капелька чернил, и в середине листа мгновенно растеклась похожая на небольшого паука клякса. Николай вздохнул и, стараясь ничего больше не испачкать, сунул перо обратно в закрепленную на столе не проливающуюся чернильницу. Работать при такой качке не имело смысла, тем более что она постепенно усиливалась. Ему и начинать-то в тот вечер ничего не следовало, но шторм продолжался уже несколько дней, и сидеть совсем без работы командору было невыносимо. Но, как выяснилось, его надежды на то, что качка будет не слишком сильной и не помешает ему писать, были напрасными…