нервно и нетерпеливо прохаживается по конторе. Он то и дело вынимает часы и поглядывает в окно. Вот он быстро отходит от него и усаживается за письменный стол. Через несколько минут входит служанка и докладывает:

— Крестьяне пришли.

— Хорошо, пусть подождут.

Служанка выходит. Тогда он быстро поднимается, открывает боковую дверь и кричит:

— Эй! Готов? Живее.

Тотчас же в двери появляется высокий представительный человек, в ливрее с галунами, с наружностью дворцового служителя.

— Браво! Держи конверт. Теперь иди в кухню, только пройди черным ходом. Войдешь через двадцать минут.

Верный слуга, принимающий свою роль всерьез, мгновенно исчезает.

Динкэ быстро хватает кипу книг, раскрывает их, разбрасывает по стульям, даже по полу. Потом приоткрывает дверь в зал и кричит:

— Войдите!

Затем важно усаживается за письменный стол, берет перо, принимает озабоченный вид и уходит с головой в рассмотрение документов.

Дверь отворяется, и входят крестьяне. Господин Динкэ ничего не видит, ничего не слышит, — до того он занят. Только спустя несколько минут он поднимает глаза на вошедших.

— А… а. Здравствуйте! Ну, что у вас стряслось?

Крестьяне объясняют, в чем дело. Он слушает, вздыхает, лицо его то мрачнеет, то проясняется, — он перечисляет трудности дела и, перед тем как назначить цену, оглядывает своих клиентов с головы до ног. Трость, прислоненная к письменному столу, соскальзывает и с шумом падает на пол. Дверь открывается, и служанка возвещает:

— Слуга его величества!

— Хорошо, пусть войдет.

Появляется ливрея, расшитая широкими золотыми галунами. Слуга кланяется и почтительно подает большой желтый конверт, запечатанный пятью огромными печатями. Адвокат быстро вскрывает конверт, читает, бросает бумагу и говорит важно:

— Хорошо, скажи его величеству, чтобы он меня подождал. У меня дело, скоро приду.

Посланный робко замечает, что завтрак готов и что его величество просит господина Динкэ не запаздывать. С видом человека, которому докучают, адвокат несколько раз повторяет:

— Хорошо, хорошо.

Ливрея исчезает.

— Вот что, люди добрые, сегодня я поговорю с его величеством о вашем деле. Надеюсь, что мне удастся все хорошо уладить. За это вам следует уплатить мне только триста лей сейчас и четыреста, когда дело будет доведено до конца.

С этими словами Динкэ быстро встает и кричит, чтобы ему принесли парадное платье. А крестьяне начинают рыться во всех карманах, выкладывают на письменный стол адвоката все, что у них есть при себе, и уходят доставать еще деньги.

Теперь господин Динкэ — человек с двадцатью тысячами франков годового дохода, обладатель прекрасного дома, родовитой жены и сынка, обучающегося в Париже.

Вот что значит настойчивость и удача!

1887

Перевела Е. Покрамович.

ЕДИНСТВЕННЫЙ ДРУГ

«Местное. Господину А. С. Мы хотели бы с вами познакомиться. Зайдите сегодня или завтра в редакцию». Наконец-то с ним хотят познакомиться, его зовут в редакцию! Он с торжеством огляделся по сторонам. Ему хотелось кричать, рассказать всей улице, что А. С. — это он, да, он, Аргир Саву, сын звонаря из Вовидения — автор стихов, напечатанных в журнале «Голос Тутовы»…

И вновь он перечитывает слова, напечатанные мелким шрифтом. Он сует книги и тетради в широкие карманы брюк и выходит на уличку «Мария Фарина»… За его спиной в здании гимназии раздается жалобный звон колокольчика. На мгновение ему кажется, что он видит угрожающе поднятый палец господина учителя Поп. Но теперь он уже никого не боится. Аргир шагает уверенно и гордо в своем потертом пальтишке, стоптанных башмаках и брюках с бахромой. Его мечтательные глаза сияют и словно говорят прохожим: «Если бы вы знали, кто я такой!..»

Неужели это правда? Может быть, все это только ему приснилось?.. Он на седьмом небе, ему хочется бегать, плясать, кричать. «Вы талантливый человек и далеко пойдете…» — неотвязно звучит у него в ушах. Теперь будущее Аргира обеспечено. Мечты осуществились быстрее, чем можно было надеяться. Кто бы мог подумать? Он назначен редактором журнала «Голос Тутовы» с месячным окладом в сорок лей… «на первое время». Всех очень удивило, что он так молод. Наверно, они ожидали увидеть более зрелого человека. Как досадно, что у него нет хотя бы маленьких усиков, которые он мог бы время от времени покручивать. Он лихо сбивает на затылок шляпу с продранной тульей и гордо, словно под музыку, шагает по городу, направляясь к себе домой.

Убогое жилище кажется ему просторнее и светлее. Щеки Аргира порозовели, глаза сияют. Мать и трое старших сестер изумленно слушают его речь, от которой так и веет счастьем. Он видит себя знаменитым, великим, могущественным. А через три недели — какая радость, какой праздник у них в доме! — принесены первые сорок лей!.. Бедное дитя, если бы ты знал, что продано тобой за эти сорок лей!..

Бухарест… Вот где его место. Там предстоит ему серьезная, решительная борьба, там ждет его настоящая слава. Давно разъехались все бывшие соученики Аргира, разъехались кто куда, а он остался на мели. Как хорошо было бы и ему кончить гимназию!

Впереди — туман… Взвейтесь ввысь, поникшие мечты, и разгоните его дерзкими взмахами мощных крыльев!

— Не беспокойся, мама. Я буду работать и добьюсь успеха. Нам придется трудновато какой-нибудь год, не больше, пока я стану известным писателем… но как будет славно потом, когда мы снова соберемся все вместе… Ведь там — другой мир, настоящая жизнь… не то что здесь.

Мать качает головой. Сестры смотрят на него пристально и грустно.

Эх, юноша, юноша, твой голос дрожит и звучит неуверенно, слова надежды гаснут на губах. А куда девался блеск твоих глаз?..

Как быстро проходит время!

Седьмой год нищеты. Зима, а у него нет теплой одежды. Если бы мать увидела его теперь, она не узнала бы своего сына. Он высокий, сутуловатый, густая борода и длинные спутанные волосы придают ему мрачный и дикий вид. За восемьдесят лей в месяц Аргир заполняет всякой чепухой серенькую газетенку, которую никто не читает. Он снимает комнатку на окраине города, где его всегда ждет Кици, его единственный друг и единственная утеха. Когда вечером, усталый и подавленный, он возвращается домой, Кици чует его издалека. Она радостно бежит ему навстречу, ластится, виляет хвостом и лижет ему руки. Аргир дружески разговаривает с собачкой: он любит ее, в его отношении к ней прорывается былой энтузиазм, еще не угасший до конца пыл молодости.

Как-то раз он не мог найти темы для двух колонок и написал очерк о Кици. На другой день он уже читал его вслух, напечатанным. Собачонка сидела смирно, слушала совсем как человек, и всякий раз, когда раздавалось ее имя, навостряла уши