Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Текучие границы
Изобретение гетеросексуальности
Гетеросексуальность изобрели 6 мая 1868 года. Это был непростой год для Германии: надвигалась война с Францией, а тут ещё это. Только переехав в Берлин, журналист и, сегодняшним языком, активист Карл Мария Кертбени пишет письмо Карлу Ульрихсу, к тому моменту уже написавшему несколько эссе о «Загадке любви между мужчинами», сидевшему за свои тексты и бывшему, как считается, первым публичным активистом в защиту однополых отношений. Ульрихс разработал свою таксономию человеческих типов, мужское желание к мужчине обозначив термином «уранизм», а к женщине — «дионизм»; уранист, в его понятии, был ни женщиной, ни мужчиной, а «третьим полом» (эта концепция потом имела длинный шлейф в повседневном обсуждении ненормативного желания, чуть ли не до середины 20 века); само понятие о сексуальности (и о сексуальной ориентации) более-менее оформится только через 30 лет, но Ульрихс уже сделал предположение, что такое «загадочное желание» является врождённым и вариантом нормы, а не патологией. Так вот, Кертбени (судя по его дневникам, закрытый гомосексуал), сначала в письме к Ульрихсу, а затем в анонимно опубликованном памфлете за декриминализацию «содомии», предлагает свою классификацию из четырёх терминов: monosexual, homosexual, heterosexual, heterogenit, — первое и последнее означало обсессию мастурбацией и влечение к животным. Иронично, что термин, введённый человеком, движимым общественной защитой «уранистов» (у Кертбени был друг, покончивший с собой после шантажа на сексуальной почве — что было довольно распространено уже тогда), всего через 40–50 лет будет полностью взят на вооружение огромной машиной нормы и дискриминации. В этой главе мы снова отложим вопрос о понятии любви и близости сегодня, потому что прежде, чем говорить о любви между телами, было бы неплохо понять, как тела выбирают друг друга и почему какие-то конфигурации тел считаются допустимыми, а другие — нет.
Когда я пишу «гетеросексуальность изобрели», я предлагаю обратить внимание на два момента. В письме Кертбени таксономия сексуального желания описывается через прилагательные — sexual (в немецком и английском вариантах слов это так), характеризующие человека определённым образом. Это ещё не существительное «гетеросексуальность», но уже характеристика индивида. Когда мы говорили о норме, я упоминал о возросшей важности таксономии, статистики и классификации в западном обществе; ко времени изобретения гетеросексуальности ритуал «научного называния» вещей и явлений уже больше столетия накачивал свой авторитет. Почему вообще важно называть вещи? Это чисто колониальный драйв, который Энн Макклинток в книге Imperial Leather[52] объясняет как «маскулинную тревогу о происхождении»; процесс наименования занимал центральное место в колониализме, когда «открытое заново» место должно было быть как-то названо, его прошлое стёрто, чтобы открыться будущему под новыми хозяевами; имя, даваемое отцом ребёнку, служило «второй утробой» и гарантировало передачу наследства по биологической линии (мы ещё поговорим о том, почему до сих пор для людей настолько важно «биологическое родительство», даже при почти полном размытии этой категории). Вероятно, всё это часть ещё большего процесса извлечения смысла человеком из окружающего мира. «Научные названия» сегодня кажутся нам чем-то строгим и самоочевидным, но язык и реальность взаимоконструируемы, а наука — это тоже социальное усилие.
В книге Straight: The Surprisingly Short History of Heterosexuality[53] Ханна Бланк обращается к истокам каталогизации реальности на примере Карла Линнея, основоположника классификации живых организмов. Мужчина был, как пишет Бланк, «немного сексуально одержим»: он классифицировал растения по количеству и функциям их репродуктивных органов, а многие из них были названы Линнеем латинскими терминами с прямыми генитальными аллюзиями: «он назвал один из весёлковых грибов Phallus daemonicum, а совершенно безобидный североамериканский кустарник, обычно называемый ямайским каперсом, стал Capparis cynophallophora — каперсом, несущим пенис собаки». В названиях уродливых или вредоносных растений Линней увековечивал критиков своей генитальной таксономии: «известным примером является непривлекательный маленький родственник астры под названием Siegesbeckia, названный в честь Иоганна Зигесбека, — академика, который не одобрял „отвратительное блудодеяние“ в работах Линнея» и, к слову, был не согласен с существованием пола у растений. Бланк рассказывает об этом как о примере человеческого предубеждения, которым пронизана каталогизация и которое, конечно, повлияло на таксономию сексуальностей; она пишет, что важно обращать внимание на то, кто, с какими целями, каким образом и на основании каких признаков даёт явлению название, потому что иначе термины начинают натурализоваться, их воспринимают как что-то, что действительно существует в материальной/биологической реальности.
Так вот, два момента: первый заключается в том, что до конца 18 века людей, практиковавших однополую любовь, не определяли как-то специально, они не были носителями идентичности. То, что церковь запрещала как «содомию», — это, на самом деле, любой не-репродуктивный секс между людьми любого пола. И особенно интересно, что термин «гетеросексуал» в следующие лет тридцать после его появления чаще всего употреблялся как определение патологии — слишком сильное сексуальное влечение мужчины к женщине, не оправданное целями рождения бэбика. Пока гомосексуальность (про лесбийство речи даже не идёт, — естественно, тогда предполагалось, что у женщин не может быть желания, тем более однополого) считалась грехом (который, в теории, может совершить каждый), она время от времени наказывалась и считалась стыдной, но не стигматизировалась. А второй момент в том, что с появлением сексуальных таксономий люди начинают относить себя к ним или насильно относиться государством/медициной; появляется вообще понятие о сексуальной сфере как чём-то, имеющем свою — ещё не историческую — но уже биологическую, медицинскую и психическую основу. Сексуальные таксономии, появляющиеся на излёте 19 века, уже ценностно заряжены; какие-то из них являются предпочтительными, а какие-то считываются как перверсии. Куда «запишет» себя персона, не чувствующая себя уверенно по поводу своих желаний, но знающая, что социально одобряемо, а что нет?
Понятие о том, что какое-то поведение патологично, приходит из судебной практики и судебной медицины, которая сосредотачивалась на «аморальных» качествах преступников: насильников, содомитов, людей, допускающих публичную