получится портной». Сара пугается: как это может быть? «Ты знаешь, я пытался, – оправдывается Пинкус – должно быть, это у них уже не первый разговор, – но из него не выйдет хороший портной». «Кем же он тогда будет?» – спрашивает Сара с отчаянием в голосе, я никогда раньше не видел ее такой убитой. «Если он станет плохим портным, – продолжает Пинкус, – его ждет плохая жизнь, этого не хотим ни ты, ни я. Лучше пусть он огорчится один раз, чем будет огорчаться всю жизнь». Наверное, Пинкус все уже продумал, осознаю я, и меня охватывает покорность судьбе. «Кем же он станет?» – повторяет Сара. Пинкус медлит с ответом, очевидно, обдумывает формулировку, и говорит: «Ну что ж, он может стать врачом или инженером, тоже можно прожить».

У Сары опускаются плечи. Пинкус не знает, чем ее утешить, и тихонько сматывает удочки – назад, в мастерскую. Менее уверенным, чем обычно, голосом, Сара говорит мне: «Не печалься, Юречек, все как-нибудь образуется».

Я продолжаю бывать в мастерской и примерочной, Пинкус ничего против не имеет. Но мы уже знаем, что портного из меня не получится. Я чувствую себя потерянным и неуверенным. Может быть, я приложил мало стараний или начал слишком рано? Я завидую Роману, ему только девять лет, у него еще есть шанс. Может быть, он сумеет продолжить дело отца, построит мастерскую и магазин дорогой одежды, как мечтал Пинкус, когда мы говорили с ним о будущем.

Итак, Пинкус принял решение, и я чувствую, что он прав. Он вовсе не хотел кого-то огорчить, и меньше всего – меня. Для него это было очень трудным решением, это крушение его надежд еще в большей степени, чем моих.

Однажды, когда Роман уже спит, а родители ушли в гости, приходит, как всегда, Рози, чтобы расчесать меня. Я читаю книжку. Рози не говорит ни слова, она мягко и ласково водит расческой по волосам. На ней черный блестящий сатиновый халат, и я вижу – или только воображаю себе – матовую белую кожу на внутренней стороне ее полных бедер.

Она стоит совсем рядом. В какой-то момент я, будто бы случайно, касаюсь ее мягкого бедра. Рози, похоже, ничего не замечает, но поворачивается как-то так, что мои пальцы оказываются между ног. Я возбуждаюсь все больше, рука скользит вверх и внезапно натыкается на мягкий, покрытый волосами треугольник – под халатом на ней ничего нет. Мы оба молчим и делаем вид, что все происходит случайно. Она продолжает водить расческой, я смотрю в книжку, но ничего не вижу, волосы между ее мягкими, полными ногами жестки и непокорны, но там, внутри, таятся удивительные мягкие тайны. Мной движет не любопытство, а яростное, неукротимое желание, когда я трогаю эту зрелую женщину, когда рука моя достигает того загадочного, привлекательного и запретного места, о котором я мог только мечтать в разгоряченных юношеских снах. Я почти теряю сознание от желания, Рози не отталкивает меня, она делает почти неуловимые встречные движения и дышит все чаще. Вдруг она резко и, кажется, слегка раздраженно, отодвигается. Но у меня нет даже мысли, что между нами происходило что-то постыдное.

Я и сейчас, прожив долгую жизнь, испытываю возбуждение, когда пытаюсь описать то, что делали мы с Рози этим поздним вечером.

Тетя Бела разводится наконец со своим богатым Энцелем, их постоянные ссоры переросли в обоюдную молчаливую вражду. Сара говорит, что муж Белы ее поколачивает, но Пинкус в это не верит. Она вновь выходит замуж, на этот раз за бельгийского еврея – виртуозного ювелира. Через какое-то время ей надоедает Бельгия, и они переезжают в Польшу – роковое решение, оно будет стоить им обоим жизни, но влюбленный муж Белы ей не противится.

В конце лета 1939 года Сара отправляет нас с Пинкусом в отпуск. В середине августа – мне только что стукнуло четырнадцать – мы едем в Шверк, курортное местечко в южной Польше, в предгорье Карпат. На вокзале Сара говорит, чтобы я присматривал за Пинкусом, она шутит, но в словах ее есть доля правды – она ревнует своего статного мужа. Мои родители – очень красивая пара, они нежно заботятся друг о друге и по всему видно, что им очень хорошо вдвоем.

В пансионате, где мы устроились, нет ни радио, ни мастерской, так что Пинкус уделяет мне много времени. Мы гуляем, много разговариваем, на Пинкусе элегантный летний костюм, которого я раньше не видел – ничего удивительного, что одинокие дамы засматриваются на него, но он не обращает на них внимания.

Он и в самом деле красив, мой отец. Он высок ростом, у него широкие плечи, неторопливая и уверенная походка, гордо посаженная голова с львиной гривой начинающих слегка седеть волос. Глаза его спокойны и внимательны, мягкая улыбка освещает лицо. Когда он надевает рубашку без рукавов, видно, какие у него мускулистые руки, хотя он никогда не занимался спортом. Все это он получил с рождением – силу и спокойствие.

Пинкус частенько присаживается на скамейку на склоне холма, он хочет полностью расслабиться, молча смотрит на красивый пейзаж – и о чем-то думает. Я понимаю, что в такие моменты ему хочется побыть одному. Как-то раз, когда Пинкус вот так сидел на своей любимой скамейке, я вскарабкался на вершину холма и побежал вниз. Я бегу все быстрее и быстрее, и вдруг понимаю, что не могу остановиться. Я помню, что очень испугался, закричал: «Папа, папа!» – уже со слезами в голосе. Пинкус в несколько шагов преодолел довольно большое расстояние и прервал мой сумасшедший бег, поймав меня в свои объятия. Он крепко прижимает меня к себе и ждет, пока я успокоюсь. Я чувствую себя так, как будто мне четыре года – и он опять, как тогда, в одиночку поднимает упавшее на меня тяжеленное зеркало в позолоченной деревянной раме, выуживает меня из-под осколков и успокаивает, прижав к груди. Но сейчас, когда я подрос, я уже понимаю, что этот момент я буду помнить всю жизнь, это чувство защищенности на руках у отца, в которого я верю безгранично. Отец может все. В эту минуту я не хочу быть взрослым и брать на себя ответственность, мне хочется остановить время, мне хочется, чтобы так было всегда.

Я еще не знаю, что это последний раз в жизни. Никогда больше не будет такого мига, чтобы мы с отцом были так близки друг другу и так чувствовали свою защищенность – по крайней мере я.

Пока мы с отцом в Шверке, Сталин и Гитлер договорились между собой, их министры иностранных дел – Молотов и Риббентроп –