в классе. Когда родители уходят, а Роман засыпает, Рози подолгу просиживает около меня в гостиной и расчесывает мне волосы. Мы ничего не говорим, я лежу и притворяюсь, что читаю. Это приятно и волнующе.

Я прекратил лодырничать, в школе учусь старательно, и к концу учебного 1939 года у меня в аттестате только хорошие отметки. Пинкус и Сара довольны. Ни они, ни я еще не знают, что это мои последние отметки в Еврейской школе.

Никто в школе не осознает, что это наш последний учебный год, что наша школа вскоре будет уничтожена, так же, как гимназия Аксера и все другие еврейские школы в Польше. Школы, предназначенные для образования первого поколения евреев, которое могло бы, после столетий обучения в гетто, в хедерах и йешивах и несмотря на сегрегацию в обществе, получить полноценные знания. Первое поколение юношей и девушек, избавленных от менталитета гетто, свободно говорящих на языке страны, в которой они живут, а не только на идиш. Как жаль, что только немногие из этого поколения выживут. Только немногие. Мы так старались и так много хотели. Никто никогда так и не узнает, какой вклад в мировую культуру и прогресс могло бы внести наше поколение.

Снова выступает Адольф Гитлер, мир начинает понимать, что его аппетит неутолим, но уже поздно. Нельзя помешать неизбежному. Уже нельзя остановить колесо разрушений и массовых убийств, оно неумолимо катится по Европе, принося с собой не только уничтожение евреев, но и разрушение городов, деревень, целых культур. В конце концов, это колесо докатится и до Гитлера и его окружения… но как много произойдет до этого, какие великие победы будут одержаны и какие горькие поражения понесут люди, прежде чем будет разорван порочный круг насилия и зла.

Начало конца

В начале лета 1939 года Польша утопает в роскошной зелени – повсюду цветы, щебечут птицы, в городах нашествие бабочек. Нашествие… лучше бы сказать налет, но нельзя же сказать про бабочек «воздушный налет». Впрочем, этот термин скоро прочно войдет в наш обиход. Женщины в легких ярких летних платьях, мужчины в летних рубашках и светлых брюках – ничто не предвещает беды. Мне скоро исполнится четырнадцать.

В последней речи Гитлер сообщает, что ему необходим коридор через Польшу к Восточной Пруссии. Он рисует этот коридор на карте – широкая полоса, разделяющая Польшу. На этой полосе он собирается построить шестиполосный автобан и железную дорогу, здесь же должно быть место для складов и жилье для немцев, отвечающих за обслуживание и безопасность этого коридора, коридора, который фактически отрезает Польшу от ее балтийских портов. Помимо этого, Гитлер требует статус свободного города для Гданьска, логика, как всегда, неопровержимая – там живет довольно много немцев.

Правительство Польши дает быстрый и уверенный ответ – мы не отдадим ни сантиметра нашей территории, так и написано: ни единого сантиметра. Чемберлен и Даладье заявляют, что уж на этот-то раз они не будут молчать, они дают Польше гарантии, утверждают, что это не просто гарантии, а обязательства. Можно подумать, что «просто гарантии» не являются обязательствами. Общественное мнение Польши, в течение какого-то времени дружелюбное по отношению к Германии, делает поворот на сто восемьдесят градусов – мы будем до последней капли крови защищать нашу землю.

Польша со своими 33 000 000 жителей – одна из крупнейших и густо заселенных стран Европы. У Польши большая и сильная армия – мы в этом уверены, так думают все. Мы не боимся «провоцировать» нашего удачливого соседа. Польша начинает мобилизацию – сначала тайно, потом все более открыто, страну просто распирают энтузиазм и национальная гордость. По радио играют военные марши, зачитываются гордые декларации и произносятся речи – ни сантиметра нашей польской земли, ни единого сантиметра. Даже евреям дозволено принимать участие в национальном подъеме.

У Польши давние кавалерийские традиции, на кавалерии построена вся оборона. На улицах появляются уланы с белой перевязью и драгуны – со светло-голубой. Даже артиллерия передвигается конной тягой, но заметна и пехота – ядро нашей армии, у пехотинцев более будничные темно-коричневые ленты на фуражках. А вот и подразделения горных егерей в широкополых шляпах с лихо загнутыми полями и в мантиях, перекинутых через плечо и удерживаемых широкими ремнями на груди. Вот моряки в своих легких голубых формах. А вот солдат моторизованных частей с их грозными черными лентами на круглых беретах почти не видно. Где-то существует и авиация, но я не знаю, как выглядит летчицкая форма, никогда не видел.

Как обычно, в мастерскую приходят заказчики. Хотя Пинкус ничего не говорит, я вижу, что он понимает – мне нелегко дается сложное искусство портного. Он даже нанимает специального учителя, еврейского закройщика из Франции, который дает мне уроки по вечерам – но дело лучше не идет.

У нас открытый дом, к нам постоянно приходят родственники и знакомые. Когда у нас живет Вайнапель, праздник продолжается несколько дней – Сара гостеприимная и щедрая хозяйка, к тому же она замечательно готовит.

Как-то утром я сижу в мастерской и прострачиваю борт пиджака толстой коричневой ниткой, чуть более темной, чем светло-коричневый гарус на пиджаке. Последнее время я замечаю, что Пинкус чаще и дольше наблюдает за мной, когда я работаю, но не говорит ни слова, как раньше. По-моему, он недоволен моей работой, но я же еще молод и у меня есть время научиться. Я вижу, как Пинкус поглядывает на меня из-за стола, на котором он гладит темно-синий пиджак, но не отвлекаюсь от работы. Веселый Сонни Бой, вновь появившийся в мастерской после долгого отсутствия, рассказывает какую-то забавную историю. Я смеюсь громче всех, пытаюсь бороться со сном, и комментирую рассказ на моем пока несовершенном, но постоянно улучшающемся идиш. Пинкус слушает, но не смеется. Вдруг он подходит ко мне, осторожно отбирает пиджак, гладит по голове и говорит: «Юрек, иди к маме». В мастерской повисает тишина.

Я вначале не понимаю, что происходит, и, до крайности огорченный, прихожу к Саре, она прибирается в спальне. Сара видит, что я близок к тому, чтобы заплакать, и, как всегда в таких случаях, кидается на защиту. Она идет к Пинкусу в мастерскую и громче, чем обычно, говорит ему: «Я должна с тобой поговорить». Пинкус не кажется удивленным, он ждал этого. Отложив утюг, он идет за Сарой в гостиную. Я сижу в дальнем углу, они наверняка знают, что я слышу их разговор.

«Зачем ты огорчил Юрека?» – упрекает его Сара, видно, что она встревожена. Пинкусу неудобно, он говорит смиренным голосом, но уверенно: «Сара, я не думаю, что из него