рассказала ей обо всем, Эд, обо всем, кроме двухмесячной годовщины и пятидесяти пяти долларов.

– Ничего себе, – наконец произнесла Джоан.

– Круто, да?

– Я точно должна дать тебе книги про кино, – сказала Джоан и поставила миску в раковину.

– Было бы здорово, – ответила я. – И диски Хоука Дэвиса.

– Мне нравится ход твоих мыслей, – сказала Джоан и вдруг очень серьезно и выжидающе посмотрела на меня.

– Спасибо? – выговорила я.

– И мой брат, – Джоан кивнула на лестницу, по которой ты умчался, – поможет тебе приготовить все эти роскошные блюда ко дню рождения кинозвезды?

– Ты думаешь, это… – начала было я. – Не знаю.

Джоан взяла два абрикоса и протянула один мне.

– О чем ты хотела спросить? – спокойно сказала она. – Не думаю ли я, что это безумная затея?

– Я хотела спросить, не думаешь ли ты, что это возможно, что это реально.

Джоан вздохнула. Абрикос оказался сочным, и мне пришлось отложить книгу, раскрытую на фотографии улыбающейся Лотти Карсон, чтобы вытереть руки.

– Это будет непросто, Мин.

– Да, особенно иглу, правда? Где вообще можно найти…

Джоан сказала, что совсем не это имела в виду, а мне стало так неловко, что я сделала вид, будто пропустила ее слова мимо ушей, и, продолжая говорить, выбросила косточку в ведро. Я что-то чувствовала, но не могла понять, что именно.

– Кажется, печенье готовится проще, чем иглу.

Из душа перестала литься вода. Джоан со вздохом посмотрела на рецепт.

– Да, здесь все понятно. Где ты собираешься достать этот, как его, «Пенсьери»?

– У меня есть план, – сказала я, кивнув на потолок, за которым ты вытирался полотенцем. – Я достану этот ликер, причем довольно скоро.

– Может быть, займешься этим сегодня? – спросила Джоан. – Эд тебе не сказал? Вечером он занят – семейные дела.

– Нет, – ответила я. – он мне не говорил.

Хоук Дэвис замолк.

– Угу, – осторожно произнесла Джоан. – На него похоже.

Я не понимала, что происходит, не понимала, что чувствую. Джоан робко смотрела на меня, как будто я ляпнула что-то не то, и она боялась мне об этом сказать, или как будто звездой баскетбола была я, а девственницей был ее брат, которого она пыталась от чего-то оградить. У меня онемели руки и защипало глаза.

– Мне уйти? – еле выговорила я.

Джоан со вздохом дотронулась до моего плеча.

– Не говори так, Мин. Просто сегодня, как я сказала, у нас семейные дела. Нам нужно начать собираться, пока не поздно.

Чуть позвякивая тарелками, Джоан убрала их в посудомойку, закрыла ее, толкнув дверцу ногой, и взяла в руки ярко-синюю губку. Я вспомнила, как Джоан удивилась, что мы так рано вернулись. А теперь уже почти слишком поздно.

– Ты, наверное, тоже устала? Почти всю ночь не спала, как и Эд.

«Разве дело в том, – думала я, – что Эд поздно лег из-за меня?» Но Джоан ничего больше не сказала.

– Можно я только попрощаюсь? – сказала я.

– Конечно-конечно, – ответила Джоан, и я взбежала по ступенькам, заметив, что подушки в гостиной вернулись на диван. Дверь в комнату твоей мамы была, как всегда, закрыта. Твою комнату я видела всего несколько минут: уродливый шкаф, плакаты с баскетболистами на стенах, полка с книгами, которые тебе одолжили люди, не знавшие, что ты их никогда не прочтешь, или знавшие об этом, но на что-то надеявшиеся. На столе – тоже уродливом – в окружении мусора и грязных тарелок валялся транспортир и еще одна математическая приспособа. У тебя чуть слышно играло радио, шторы были до сих пор задернуты, и очень остро пахло потом. Не самый приятный аромат, хотя нет – что я говорю – жуткая вонь.

Ты лежал в кровати, и сперва я подумала, что ты в шутку притворяешься спящим, обернувшись сползающим полотенцем, поджав согнутые ноги и прикрыв лицо рукой, словно для того, чтобы спрятать улыбку. Но вдруг ты очень натурально всхрапнул, и я осталась стоять в дверях, глядя на спящего тебя. Я не двигалась с места, чтобы насмотреться на твое спокойное лицо, я хотела быть с тобой рядом, хотела смотреть, как ты медленно просыпаешься, вскакиваешь с кровати или в полудреме поворачиваешься на другой бок и снова засыпаешь или шепчешь мое имя. Я хотела вечно смотреть на тебя, или вечно спать рядом с тобой, или вечно спать, пока ты, проснувшись, смотришь на меня. Что угодно – главное, чтобы это длилось вечно. Я хотела целовать тебя, трепать твои волосы и водить кончиками пальцев по твоим теплым гладким бедрам, чтобы растормошить или, наоборот, убаюкать тебя. Смотреть, как ты спишь голышом, накрывать тебя одеялом – не хватит чернил и бумаги, чтобы описать все, чего мне хотелось. Но мне нужно было уходить, поэтому я спустилась вниз, где меня, странно улыбаясь, ждала Джоан.

– Он спит, – сказала я.

– Ты его вымотала своими приключениями. – Джоан протянула мне сахарницу и книги. – До встречи, Мин.

– Я даже записку ему не оставила, – сказала я.

– И хорошо, – ухмыльнулась Джоан. – Он ненавидит читать.

– Скажи ему, чтобы позвонил мне.

– Скажу.

– Оставь сахар себе.

– Нет, Мин, забери его домой. Иначе я что-нибудь из него приготовлю, и тебе придется снова красть сахарницу, и ты загремишь в тюрьму, а я буду во всем виновата.

От разговоров про тюрьму мне стало смешно.

– Но ты бы вытащила меня оттуда, правда? – спросила я. – Ты бы одолжила Эду машину, чтобы устроить побег? Ой, я оставила в машине кофту.

Мы вместе вышли под моросящий дождь, Джоан открыла машину и отдала мне кофту. Теперь у меня в руках была целая гора вещей, а до дома было неблизко, и никто не мог мне помочь донести все это добро.

– Пока, Мин.

– Пока, – сказала я.

Джоан быстро вернулась в дом через заднюю дверь, а я, нагруженная, стояла, вдыхая таинственный влажный воздух.

– Спасибо за книгу, – крикнула я Джоан, хотя почему-то мне хотелось сказать ей прости.

Джоан захлопнула дверь. Забравшись в пустой автобус, я свалила все свои вещи на соседнее сиденье, словно для того, чтобы провести опись, и стала разглядывать книгу с рецептами, которая теперь казалась мне еще дороже, но уже не такой чарующей. А еще я обнаружила, что все это время сжимала в руке полотенце, на котором луковые кольца навсегда оставили круглые масляные следы. Не знаю, почему я не вернула полотенце Джоан, когда снова пришла к тебе. Я так и вижу, как она, дожидаясь брата, готовит эти кольца, и все они выходят у нее хрустящими, и ни одно не подгорает. Я помню, какую изысканную жизнь ведет Джоан и как она заботится обо всех, кто с ней живет. А еще помню, как по пути домой смотрела на полотенце со следами луковых колец и как молча сидела с мамой, когда мы наконец-то помирились и пили чай с тостами. Помню, как мне хотелось плакать, помню, как складывала полотенце, чтобы спрятать его в коробке, и как пыталась понять, на что похожи круги: на смеющиеся рожицы, на полную луну, на пузырьки или на четыре нуля, начертанных невидимыми кухонными чернилам – так мне эти круги видятся сейчас. Оказалось, что все совсем не так, как я думала, и тогда в автобусе я была одна с изрисованным нулями полотенцем в руках, пока ты спал в своей комнате, из которой мне пришлось уйти, и вот поэтому мы и расстались.

А где мой зонт, который я потеряла в тот день? Я точно помню, что утром брала его с собой. Если он у тебя, Эд, верни его мне, иначе в дождливые дни я совсем пропаду, хотя сейчас и декабрь, и идет так называемый снег, и ходить с зонтом в снегопад – это просто нелепица. Это как пристегивать ремень, если ты не сидишь в машине, как надевать шлем, когда не едешь на велосипеде, это как пытаться напялить на корову седло – или как там говорится, – это как утверждать, что кофе может быть только черным, это как девственнице заводить себе парня. Так много вещей, которые уже не вернуть.

Тебе, наверное, интересно, почему мы так долго едем. Думаешь, Эл ведет пикап из отцовского магазина до Боливии, чтобы потом просто вернуться домой? Думаешь, я затеяла это письмо ради какой-то поездки, пусть нам и придется постоять в пробках? Ответ прост, Эд: «Леопарди». Я никогда не брала тебя с собой в «Леопарди», мою самую любимую кофейню, лучше которой не найти; я никогда не брала тебя с собой в этот ветшающий итальянский дворец с ярко-красными облезающими стенами, на которых криво развешаны фотографии смуглых мужчин с элегантными прическами – их кудрявые волосы по-модному зализаны –