И в тот момент, когда ей показалось, что она погружается во мрак, в его золотисто-коричневую плоть, он рухнул на нее, осыпал поцелуями, горячими, быстрыми поцелуями, в которых ощущалось его дыхание. Он целовал ее за ушами, в веки, в шею, в плечи. Она ослепла, оглохла, стала бесчувственной. Каждый поцелуй, словно глоток вина, разливался теплом по ее телу. С каждым поцелуем возрастал жар его губ. Однако он даже не пытался забраться ей под платье, раздеть ее.

Они лежали молча довольно долго. Свеча догорела, в последний раз вспыхнула и погасла. В темноте она ощущала, как его жгучая сухость обволакивает ее подобно песку пустыни.

И тогда в этой темноте Хильда, которая ранее уже так много раз делала это движение, в полудреме и опьянении от поцелуев попыталась повторить его еще раз. Ее рука нащупала его пояс с холодной серебряной пряжкой, пробежала ниже по пуговицам его брюк и ощутила его желание.

И вдруг он оттолкнул ее, как если бы она причинила ему боль. Слегка покачиваясь, он поднялся и зажег новую свечу. Она не понимала, что произошло. Она увидела, что он разъярен. Взор его стал жестким. На его скуластом лице, где, казалось, всегда блуждает улыбка, не осталось от нее и следа.

— Что такого я сделала? — спросила она.

Он был похож на дикое испуганное животное, над которым кто-то произвел насилие. Он казался униженным, оскорбленным, гордым, недоступным.

— Что такого я сделала? — повторила она.

Она понимала, что совершила нечто такое, чего не должна была делать. Ей хотелось убедить его, что она невиновна.

Тогда он иронично усмехнулся над ее наивностью.

— Ты сделала жест проститутки, — сказал он.

Ей стало невыносимо стыдно. Женщина в ней, которая всегда страдала от того, что ей приходилось делать с прежним любовником, женщина, которой так часто приходилось идти против собственной природы, что это превратилось в привычку, теперь эта женщина разрыдалась навзрыд. Но слезы не произвели на него никакого впечатления. Она встала со словами:

— Даже если это последний раз, когда я была здесь, я должна кое-что тебе сказать. Женщина не всегда управляет своими желаниями. Меня научил этому один человек… человек, с которым я жила несколько лет и который приучил меня… заставил вести себя так…

Ранго слушал молча. Она продолжала:

— Вначале я от этого страдала. Мне пришлось сломить себя… Я… — Она замолчала.

Ранго сел рядом с ней и сказал:

— Я все понимаю.

Он взял гитару и начал играть для нее. Они выпили. Но он не прикасался к ней. Они медленно направились к тому месту, где она жила. Она в изнеможении рухнула на кровать и заснула в рыданиях, не только из-за того, что потеряла Ранго, но и из-за того, что потеряла ту часть себя, которую ранее искорежила, изменила ради любви к тому человеку.

На следующий день Ранго ждал ее у входа в маленький отель, в котором она жила. Он стоял, читал и курил. Когда она вышла, он просто сказал:

— Пошли, выпьем кофе.

Они сидели в кафе «Мартиника», которое любили посещать мулаты, боксеры, наркоманы. Он выбрал темный уголок и теперь склонился над ней, начал ее целовать. Он делал это безостановочно. Он прильнул к ней губами и не шевелился. Она растворилась в этом поцелуе.

Они брели по улицам, как парижские апаши, все время целуясь и почти бессознательно направляясь к его цыганской кибитке. При свете дня там царило оживление: цыганки готовились пойти на рынок продавать свои кружева. Их мужчины еще спали. Другие же готовились перебираться на юг. Ранго признался, что ему всегда хотелось поехать вместе с ними, но у него была работа. Он играл на гитаре в ночном клубе, где у него был приличный заработок.

— А теперь, — добавил он, — у меня есть еще и ты.

В кибитке он угостил ее вином, и они закурили. И снова он ее начал целовать. Он встал, чтобы задернуть маленькую занавеску. А потом он медленно раздел ее, осторожно снял чулки, его большие смуглые руки обращались с ними так, словно они были парчовыми, невидимыми. Он остановился, чтобы рассмотреть ее подвязки, поцеловал ей ноги и улыбнулся. Лицо его казалось до странного чистым, светящимся юной радостью, и он раздевал ее так, как если бы она была его первой женщиной. Он растерялся, когда дошел до юбки, но наконец и ее расстегнул, с любопытством рассматривая устройство застежек. Уже с большей ловкостью он стянул с нее через голову свитер, и она осталась в одних трусиках. Он упал на нее, продолжая целовать в губы. Пока они целовались, его рука добралась до трусиков и стянула их, после чего он прошептал:

— Ты такая изящная, такая маленькая. Я даже поверить не могу, что у тебя есть половой орган.

Он раздвинул ей ноги, но только для того, чтобы ее поцеловать. Она чувствовала, как его напряженный пенис прижимается к ее животу, но он направил его ниже.

Хильду удивило его поведение, потому что он яростно начал отпихивать пенис вниз, как бы откладывая исполнение своего желания. Казалось, что он получает удовольствие от такого самоотречения, одновременно поцелуями подводя их обоих к самой высшей точке.

Хильда стонала от удовольствия и мучительного нетерпения. Он двигался по ее телу, поочередно целуя то в губы, то в лоно, так что сексуальный устричный привкус заполнил ей рот и все ароматы смешались в его рту и дыхании.

Но он по-прежнему сдерживал свой пенис, и, когда они утомились от сдерживаемого возбуждения, он лег на нее и заснул, как ребенок, сжав кулаки, положив голову ей на грудь. Время от времени он ласкал ее, бормоча:

— Не может быть, чтобы у тебя был половой орган. Ты такая изящная и маленькая… Ты ненастоящая…

Он положил руку ей между ног. Ее била такая сильная дрожь, что она не могла заснуть.

Его тело пахло, как экзотический лес; его волосы благоухали сандалом, а кожа — кедром. Казалось, что он всю жизнь провел среди деревьев и растений. Лежа рядом с ним, так и не достигшая завершения, Хильда чувствовала, как женщина в ней учится подчиняться мужчине, повиноваться его желаниям. Она сознавала, что он все еще наказывает ее за тот необдуманный жест, за ее нетерпение, за первую попытку быть ведущей. Он будет возбуждать и оставлять ее неудовлетворенной до тех пор, пока не сломит в ней эту решительность.

Понял ли он, что тот жест был непроизвольным, неистинным проявлением ее сущности? Понял он это или нет, но в нем жила упрямая решимость сломить ее. Они встречались снова и снова, лежали рядом голыми, целовались и ласкали друг друга до изнеможения, и каждый раз он отводил свой пенис от ее лона, а потом вообще убирал его.

Снова и снова она лежала пассивная, не проявляя ни желания, ни нетерпения. Она пребывала в таком состоянии возбуждения, которое заглушило всю ее чувственность. Она словно находилась под воздействием наркотиков, которые сделали ее тело более отзывчивым на ласки, на прикосновения, даже на воздух. Ей казалось, что все на свете касается ее как бы рукой, непрерывно щекоча груди, бедра. Она открыла для себя новый мир, мир напряжения и бдительности, эротической бдительности, о которой раньше даже не подозревала.