— Я вижу еще одного пса, — заявила Лаура.

— Я его не вижу, — сказал Ян и откинулся на спину, чтобы насладиться своим рисунком, а тем временем Лаура поднялась и принялась рисовать другого пса, который в самой классической позе сзади взобрался на пса, нарисованного Яном. Его лохматая морда зарылась в шерсть на спине первого, словно он его пожирал.

А потом Лаура стала пытаться обнаружить мужчину. Ей во что бы то ни стало на этой картине требовался мужчина. Пока Ян смотрит на женщину с задранной юбкой, ей хотелось смотреть на какого-нибудь мужчину. Она начала рисовать, и делала это осторожно, поскольку придумывать несуществующие линии было против правил, а если бы они слишком сильно разветвлялись и слишком точно следовали трещинам на штукатурке, могли бы получиться дерево, куст или обезьяна. Но постепенно начал вырисовываться мужской торс. Правда, он был безногим, а голова оказалась слишком маленькой, но все это сполна компенсировалось размерами его члена, который, несомненно, пребывал в возбужденном состоянии оттого, что он видел двух псов, совокупляющихся почти прямо на наклонившейся женщине.

На этом Лаура успокоилась и снова легла. Они оба смотрели на рисунок, смеялись, и тем временем Ян начал шарить своими большими руками, перепачканными засохшей краской, у нее под юбкой, словно бы он рисовал, намечая карандашом контуры, любовно касаясь каждой линии, неспешно поднимаясь по ее ногам, убеждаясь, что он обласкал уже все возможные места и миновал все изгибы.

Ноги у Лауры были сжаты почти так, как у женщины на потолке, большие пальцы оттянуты, как у балерины. Поэтому, когда рука Яна добралась до ее бедер и пыталась проникнуть между ними, ему пришлось приложить некоторое усилие, чтобы их раздвинуть. Лаура тревожно сопротивлялась, словно ей не хотелось быть ничем иным, кроме как женщиной на потолке, просто предлагающей себя, с плотно зажатым лоном и напряженными ногами. Ян усердно пытался растопить эту скованность, эту напряженность, и он принялся за дело с предельной нежностью и настойчивостью, описывая пальцами магические круги по ее телу, словно таким образом он мог заставить ее кровь немного быстрее кружиться в водоворотах, все более ускоряясь.

Пока Лаура продолжала смотреть на женщину, он раздвинул ей ноги. И что-то коснулось ее бедер точно так же, как напряженный член пса касался бедер той женщины, и ей показалось, что прямо на ней совокупляются собаки. Ян понял, что она ощущает не его, а рисунок. Он яростно встряхнул ее и как бы в наказание овладевал ею долго и упрямо, не прекращая пахать ее до тех пор, пока она не начала умолять отпустить ее. К тому времени уже никто из них не смотрел на потолок. Они запутались в простынях и лежали полуприкрытыми, сплетясь ногами и головами. Так они и заснули, а краски на палитре высыхали.

Фей родилась в Нью-Орлеане. Когда ей было шестнадцать, за ней ухаживал мужчина лет сорока, который привлекал ее своим аристократизмом и оригинальностью. Фей была бедной, и, когда ее навещал Альберт, для ее родных это было особым событием. Они стремились поспешно скрыть перед ним свою нищету. Он приходил почти как освободитель, рассказывая о жизни в другом конце города, про которую Фей ничего не знала.

Когда они поженились, Фей оказалась в роли принцессы в его доме, сокрытом огромным парком. Красивые мулатки прислуживали ей. Альберт относился к ней с предельным тактом.

В первую ночь он не стал овладевать ею. Он утверждал, что доказательством любви является способность не бросаться сразу на жену, а приручать ее медленно и неторопливо, пока она не будет готова и сама не захочет отдаться.

Он приходил к ней в комнату и просто ласкал ее. Они лежали под покровом белой москитной сетки, словно под фатой невесты, погружаясь в горячие ночные ласки и поцелуи. Фей лежала томная и расслабленная. С каждым поцелуем он рожал новую женщину, выявляя новую чувственность. Потом, когда он уходил от нее, она лежала опустошенная и не способная заснуть. Казалось, что он распалил у нее под кожей крошечные огоньки, которые заставляли ее бодрствовать.

Так он изощренно терзал ее в течение нескольких ночей. Поскольку она была неопытной, то не пыталась довести объятия до полного завершения. Она откликалась на его поцелуи, ложившиеся на ее волосы, на шею, плечи, руки, спину, ноги… Альберту доставляло удовольствие целовать ее до тех пор, пока она не начинала стонать, словно убеждаясь, что он разбудил какую-то определенную часть ее тела, и тогда рот его двигался дальше.

Он обнаружил, что она до содрогания чувствительна под мышками, у основания грудей, что вибрирующие волны пробегают между ее сосками и лоном, и между половыми губками, и ртом, что существует таинственная связь, в результате которой возбуждаются совсем не те места, которые он целует, что есть каналы, идущие от корней ее волос до основания позвоночного столба.

Каждое целуемое место он осыпал словами обожания, рассматривал ямочки у основания ее спины, упругость ее бедер, необычный изгиб спины, отчего ягодицы выступали особенно отчетливо, — по его словам, «как у мулатки».

Он ощупывал ее лодыжки, замирал над ее ногами, которые были столь же совершенны, как и ее руки, снова и снова гладил ее точеную шею, зарываясь в тяжелую копну длинных волос.

Глаза у нее были узкими и вытянутыми, как у японок, рот пухлый и всегда приоткрытый. Когда он целовал ее и зубами делал отметки на ее покатых плечах, груди ее вздымались. А когда она начинала стонать, он уходил от нее, тщательно задергивая перед тем белую москитную сетку, упаковывая ее, как драгоценность, оставляя одну, когда влага сочилась у нее между ног.

Однажды ночью она, как обычно, не могла заснуть. Она сидела голая в своей зашторенной постели. Когда она встала, чтобы отыскать кимоно и тапочки, с ее лона скатилась по ноге крошечная капля любовной влаги и запачкала белый ковер. Фей озадачивала сдержанность Альберта, его самоконтроль. Как удается ему подавлять свои желания и спокойно спать после всех этих поцелуев и ласк? Он даже никогда до конца не раздевался. Она не видела его тела.

Она решила прогуляться, пока окончательно не успокоится. Все тело ее содрогалось. Она медленно спустилась по широкой лестнице и вышла в сад. Аромат цветов ошеломил ее. Ветви деревьев томно свисали на нее, а мшистые тропинки поглощали звук ее шагов. У нее было такое ощущение, что она спит. Некоторое время она шла бесцельно. И вдруг раздался звук. Это был женский стон, ритмичный стон стенающей женщины. Лунный свет проникал между ветвей и освещал голую мулатку, которая лежала на мхе, а сверху нее — Альберт. Она издавала стоны от наслаждения. Альберт! Он скрючился над ней, как дикий зверь, и усердно ее обрабатывал. Он и сам издавал невнятные крики. Фей увидела, как они яростно извиваются в экстазе.

Никто не видел Фей. Она даже не вскрикнула. Вначале ее парализовало чувство боли. Потом она сломя голову бросилась к дому, наполненному всеми ее девическими унижениями, ее неопытностью, и принялась терзать себя сомнениями. Была ли в этом ее вина? Чего же у нее не хватало, чего она не сумела сделать, чтобы доставить удовольствие Альберту? Зачем ему понадобилось оставить ее и отправиться к мулатке? Увиденная безумная сцена преследовала ее. Она кляла себя за то, что подпала под влияние его чарующих ласк и, возможно, вела себя не так, как ему хотелось бы. Ей казалось, что ее собственная женственность укоряет ее.