Британцы развернулись к дому. Я покружил над горящим городом, подкарауливая отставших. Зенитки смолкли. Горящий город освещал ночь, словно не вовремя взошедшее солнце. Мои парни ошеломленно молчали. Мы поверить не могли, что наша столица обречена. После этого воздушного сражения, разразившегося в сердце Германии, мы все поняли, что час нашей победы миновал, а Гитлер хочет лишь выиграть время. Только какой толк от этих мрачных мыслей? Мы бросили последний взгляд на пылающий город и повернули на Пархим. Приземлился я в три часа четыре минуты. Мой «Ме-110» получил несколько пробоин от осколков снарядов, но наземный персонал, зная о нашем успехе, сиял от восторга. Наше крыло сбило двадцать бомбардировщиков. На следующий день в коммюнике вермахта сообщили о страшной бомбардировке Берлина и ста сбитых вражеских бомбардировщиках. Неплохо, но как быть с остальными пятью сотнями? Вернувшись домой, они заправятся топливом и будут продолжать свою работу до тех пор, пока от Берлина останется груда мусора.

Одна за другой бомбардировки обрушивались на Берлин. Наше крыло, прежде находившееся далеко за линией фронта, теперь оказалось в центре полосы обороны. Ночь за ночью мы сидели в боевой готовности в истребителях, и, когда первые бомбы начинали падать на наше ярко освещенное летное поле, а скоростные британские бомбардировщики обстреливали его из своих пушек, мы вновь убеждались в том, что в Германии не осталось безопасных тылов. Под круглосуточными бомбардировками союзной авиации сам рейх превратился в гигантское ноле боя, а Берлин — в пыль и пепел. Союзникам теперь не было нужды искать столицу, ибо колоссальные пожары, не успевавшие утихнуть после предыдущего налета, освещали ночную тьму. Кроваво-красные всполохи неделями и месяцами бушевали над Берлином.

После этих безжалостных рейдов в Пархиме совершали посадку многие летчики из голландской и бельгийской зон; среди них был и молодой командир авиационной группы обер-лейтенант Лент, знаменитый немецкий ас — ночной истребитель. Он одержал свою первую победу еще в польской кампании: в воздушном сражении над бухтой острова Гельголанд в декабре 1939 года он сбил три вражеских самолета. С 1941 года в ночных боях Лент стал успешно сбивать бомбардировщики, наводя ужас на врага. За те несколько часов, что Лент провел с нами, он успел немного рассказать нам о своих боях в берлинском небе. Пока заправляли и готовили его самолет, Лент подкрепился стаканчиком красного вина и перекусил. Он даже не снял летную экипировку, чтобы немного отдохнуть. Быстро переговорив по телефону со своим штабом, он узнал количество сбитых вражеских бомбардировщиков и потери своей группы. Только он положил трубку, как старший техник доложил, что самолет готов к взлету. Лент попрощался с нами, поблагодарил за гостеприимство и умчался к новым победам.

Некролог. 31 июля 1944 года молодой подполковник немецкой авиации Лент стал пятнадцатым офицером, награжденным бриллиантами к Рыцарскому кресту. Два месяца спустя он погиб, так и не побежденный врагом. Во время испытаний нового ночного истребителя левый мотор вдруг заглох на вираже, и самолет вместе с экипажем рухнул на землю с высоты в 150 футов.

В январе 1944 года битва за Берлин достигла кульминации. Британцы разумно использовали свою бомбардировочную авиацию. Их бомбардировщики взлетали и направлялись к целям, когда над Британскими островами сияло безоблачное небо, а над Германией нависала низкая, на высоте несколько сотен футов, облачность. Так случилось и в ночь 27 января 1944 года. Метеоцентр доложил о плотных облаках на высотах от 150 до 13 000 футов. Опасность обледенения появлялась с 3000 футов, но уже на земле из-за мелкого снега самолеты, готовые к холодному старту, покрывались ледяной коркой. Медлить на старте нельзя, истребитель должен подняться в воздух в течение минуты, иначе моторы могли заглохнуть. Стояла кромешная тьма. Наш новый командир гауптман Бер вышел на поле посмотреть, какая погода, а вернувшись, сказал:

— Густой туман. Не видно дальше собственного носа.

В случае боевой тревоги взлететь могли лишь десять из тридцати летчиков. О приземлении в Пархиме не могло быть и речи. Единственным открытым аэродромом оставался Лейпциг-Брандис с практическим потолком 1500 футов. Мы с тревогой ждали ежечасных донесений нашей «метеолягушки». Погода не менялась. Все так же шел мокрый снег, и приятно было сидеть в тепле, играя с друзьями в скат, карточную игру. Однако союзники расстроили все наши планы. Лейтенант Кампрат, не обижавшийся на дружеское прозвище Бринос, был прикомандирован радистом к командиру, чей собственный радист находился в отпуске. У нашего резервиста Бриноса, призванного из запаса, были жена и дети, поэтому неудивительно, что он возбужденно метался между телефонами, запрашивая ситуацию в воздухе. Лично мне приходилось тревожиться лишь о собственной шкуре, но я полностью доверял как себе, так и своему самолету. Я уже решил, что если дойдет до взлета, то когда шасси оторвутся от земли, я не стану выглядывать из машины и всецело положусь на инструменты слепого пилотирования. Любая другая тактика была смертельной. Бринос потихоньку успокоился и заявил:

— Не волнуйтесь. Томми в такую мерзость не полетят. Им еще жизнь не надоела. В этом густом тумане даже их радары не помогут.

Мы согласились, утешаясь теми же мыслями, хотя в глубине души такой уверенности не ощущали. Со своими новейшими радарами союзники могли найти практически любую цель в любой туман. Рельеф местности показывался на особом экране, словно заснятый специальной фотоаппаратурой. Это последнее достижение науки и техники было совершенно секретным. Немецкие ученые ломали себе голову, пытаясь понять, как британцы могут так точно бомбить через сплошные облака до тех пор, пока по счастливой случайности не обнаружили удивительный прибор в бомбардировщике, сбитом близ Роттердама. Помешать этому прибору было совершенно невозможно. Он четко показывал каждую улицу, каждую большую площадь, а самое неприятное: аэродром Темпельхоф с высоты в 15 000 футов при облачной гряде на 9000 футах. Британское научное чудо стало общеизвестным, и поэтому мы так боялись авианалета в ту ночь. Только сами берлинцы могли надеяться, что погодные условия их защищают. Действительно, что может случиться, если даже собственный порог они могут найти только с помощью карманного фонарика?

Наш командир тоже был неспокоен, напряжение словно витало в воздухе. Если то, что должно произойти, не произойдет немедленно, наше терпение может лопнуть. Мой экипаж, обер-фельдфебель Мале и унтер-офицер Фациус посмотрели на меня так, словно хотели сказать: «Герр лейтенант, вы полагаете, что погода нас спасет или пришло время составлять завещания?» Поскольку мне такое настроение очень не понравилось, я приказал своему экипажу ждать развития событий в самолете. Полди Феллерер, командир 5-й эскадрильи, тоже направился к двери.

— Вы куда? — спросил командир. Полди ответил, что мы хотим привыкнуть к темноте в самолете и заодно проверить приборы.

Техники сильно удивились, услышав о нашем решении.

— Неужели вы собираетесь взлетать в такую погоду, герр лейтенант? Даже старший техник оставил велосипед дома и пришел пешком.