Чрезвычайные обстоятельства, толкнувшие его совершать путешествие не на самолете, а на поезде, никто, разумеется, в расчет брать не будет…

Решение созрело мгновенно.

Эйтингон лег на лавку, предварительно сделав пару глотков виски, а полбутылки расплескав по купе. Сивушный дух вмиг распространился по купе. Бутылку поставил на пол, рядом с головой. Надвинул шляпу на лицо, а в ленточку шляпы воткнул билет. Словом, — пьяный вдрызг, но… с билетом!

…Вошедшие пограничники и проводник безуспешно теребили пассажира за плечо.

— Надо же так набраться! И как он еще дышит в этом смраде?! Ишь, пижон — будто живой Аль Капоне! Может, всё-таки разбудить?

— Не стоит, мало ли, кто как одет! Янки — его и за версту видно. Билет есть — пусть отсыпается. Хорошо еще, что поезд идет не до Аляски, а то был бы сюрприз этому «гангстеру», обнаружь он себя с похмелья меж эскимосов!

…Напряженно разведчик вслушивался в обмен репликами служивых. Наконец он услышал характерный щелчок кондукторского компостера, и группа покинула купе. Пронесло!

Вслед за этим в памяти Эйтигона всплыл недавний эпизод.

В 1939‐м Берия на совещании, посвященном 22‐й годовщине образования ВЧК, объявил о своем решении прекратить репрессии против разведчиков, инициированные Ежовым.

Затем стал раздавать похвалы руководителям разведки. Делал он это в свойственной только ему одному иезуитской манере: никогда не ясно, то ли он тебя хвалит, то ли издевается. Вонзив немигающий взгляд змеи в зрачки Эйтингона, Берия произнес:

— Возьмем, к примеру, товарища Эйтингона. Он — виртуоз, ас, кудесник нашей разведки. Если однажды в мой дом с улицы, где хлещет проливной дождь, войдут трое, а на полу останутся следы только двух, то я знаю, что один из вошедших, — старший майор госбезопасности Эйтингон… Да-да, он умеет и это — ходить между струй!

«ИГО МОЕ БЛАГО, И БРЕМЯ МОЕ ЛЕГКО…»

Погожим майским днем 1970 года в отдельном кабинете Испанского клуба, что на 4‐м этаже жилого дома на улице Кузнецкий Мост, трое убеленных сединами клиентов за бутылкой отборного коньяка «Метакса» степенно вели неторопливую беседу.

Едва ли кому-то из посетителей заведения пришло бы в голову, что эти почтенные старцы имеют на троих 47 лет «отсидки»: один провел в тюрьме 12 лет; второй — 15, третий — все 20!

Именно эти трое привели в исполнение приговор Сталина и устранили Троцкого — экс-генералы госбезопасности Наум Эйтингон, Павел Судоплатов и Герой Советского Союза Рамон Меркадер. Через 30 лет по завершении акции они наконец встретились.

…Эйтингон стал рассказывать о «крысиных тропах», коими ему пришлось передвигаться по Штатам в поисках лекарства, которое могло спасти Рамона, ведь вызволять из беды други своя — христианская заповедь…

Вдруг он прервал свой монолог, и, вперив взгляд в зрачки сидевшего напротив Меркадера, жестко спросил:

— Скажи честно, Рамон, почему ты употребил ледоруб, а не пистолет? Денег не хватило на его приобретение? Я ведь выдал тебе немалую сумму…

— Мой генерал, у меня был пистолет… Но нужно было сделать всё без шума, ведь в ЕГО ранчо, как в муравейнике муравьев, был целый легион охранников… Если бы я выстрелил, меня бы сразу схватили. Я же намерен был уйти по-английски, тихо, не раскланиваясь…

А ледоруб — орудие бесшумное и надежное. Удар ледорубом по голове — верная смерть… Но что поделать, либо у меня в последний миг рука дрогнула, либо у НЕГО череп был крепче общечеловеческого… Но дело даже не в этом…

— А в чем?! — в один голос вскрикнули генералы и подались вперед, навалившись на стол.

Меркадер, вмиг посуровев, вынул из нагрудного кармана пиджака сигару и впервые за время посиделок закурил.

— Дело в том, что ОН истошно завопил… Эхо его жуткого вопля не менее десяти лет будило меня по ночам… Ни один актер, ни один вокал не в состоянии воспроизвести этот вопль — так орут только те, кто заглянул смерти в ее пустые глазницы. Ну, а на вопль сбежалась охрана…

Меркадер бросил сигару в пепельницу, снял пиджак и оголил правую руку. На предплечье, чуть выше кисти, проглядывали белые пятнышки.

— Вот, мои дорогие, это — отметины последнего укуса Троцкого… А моя рука — это карающая десница Революции, и я этим горд и счастлив…

Наступила тишина. Меркадер раскурил сигару и спросил генералов, каким образом администрации тюрьмы удалось узнать его настоящее имя? Ведь он до конца оставался верен долгу, и, несмотря на пытки, продолжал настаивать, что является бельгийским журналистом Жаном Морнаром, и к СССР не имеет никакого отношения. Кто же просветил тюремщиков?

И тогда слово взял Судоплатов.

— Дорогой Рамон, истинное имя «Жана», то есть твое, стало известно мексиканцам от ФБР, когда в 1946‐м в США сбежал один видный функционер Испанской компартии. Извини, не помню его имени…

Однако в утечке информации виновна и твоя матушка, пусть земля ей будет пухом… Во время Великой Отечественной войны, находясь в эвакуации в Ташкенте, она под «большим секретом» рассказала своему… другу, кто в действительности был убийцей Троцкого.

Через некоторое время этот «друг» оказался в США и, чтобы «срубить деньжат», поделился тем «большим секретом» с ФБР. Только после этого в Испании, где тебя не раз задерживала полиция как зачинщика анархистских манифестаций, в архиве МВД отыскали твою дактилоскопическую карту и переправили в Мехико для сравнительного анализа…

Ты поступил правильно, что не пытался опровергать очевидное, и признался, что ты, да, действительно, тот самый шалопай-анархист Рамон Меркадер, который по молодости бесчинствовал в Мадриде. И, «перестроившись на марше», ты стал утверждать, что убил Троцкого исключительно из личных побуждений, — потому что он приставал к твоей невесте Сильвии…

Мексиканские полицейские поверили твоей версии, так как похотливость «Демона революции» уже была им известна. Сразу после прибытия в Мексику Троцкий, проживая на вилле известного мексиканского художника Диего Риверы, домогался его жены, за что был поколочен прислугой и отлучен от дома… То был не единственный случай, когда «революционер в изгнании» выступал озабоченным сексоголиком.

— Похоже, вы правы, Павел, ведь именно в 1946‐м, после шести лет непрерывных издевательств, меня перестали избивать и допрашивать…

И Меркадер, впервые за всю встречу перейдя на испанский, прокричал «Сamarados, no pasaran!», опорожнил до дна свой бокал и запел «Интернационал».

ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ

Эйтингон, патриот, интернационалист, все тридцать лет службы в органах госбезопасности рисковавший жизнью во имя торжества идей rоммунизма, в 1951 году был арестован как участник (?!) «сионистского заговора в МГБ».

За отсутствием состава преступления его выпустят на свободу, а в 1953 году вновь арестуют, на этот раз — по «делу Берии».