выходят окна дома, живет ли кто-нибудь на соседнем участке, есть ли подвал и чердак, запирается ли шкаф изнутри и какая в комнате кровать, лучше, если тахта, ее борта хорошо скрывают, чтобы найти, нужно нагнуться… Глупо, а для Вас к тому же и дико. Но НАМ может помочь. Одна женщина из НАШЕЙ системы продержалась, отсидевшись в коробке из-под телевизора. Пока должностное лицо караулило ее в кухне. Ни муж, ни дети не выдали. Должностное лицо было женщиной, которая ушла из квартиры после того, как муж, рабочий мужик, сказал ей: она, дескать, не придет, поэтому ложись со мной сама.

Так что кровать может помочь ПРОДЕРЖАТЬСЯ. Так и хочется сказать: до прихода наших. Но этого как раз нет. Мы не в оккупации, и Красная Армия не придет, не освободит. Нет аналогов ни в истории, ни в общественном и индивидуальном сознании, именно поэтому мы оказываемся в почти полной изоляции, если вдруг хотим позволить себе роскошь воспротивиться действию противоправной репрессивной системы.

Или не смогли Вы написать, или сам Каспаров постеснялся Вас попросить, а ему как мужчине еще тяжелее, но приезжал он не только для того, чтобы Вам СООБЩИТЬ о своем деле и чтобы было кому походатайствовать, когда его посадят, но и для того, чтобы его УКРЫЛИ. Москва ведь, с его точки зрения, полна возможностей. Знали бы Вы отчаяние человека, который поставил перед собой практически неосуществимую цель ИЗБЕЖАТЬ мучения, предотвратить его! Ощущение Христа перед Голгофой. Но прежде, чем стать совсем загнанным, отчаяться до последней степени, потеряв физические и душевные силы, человек обращается к другим людям за помощью, тщетно пытаясь передать им свое положение и прибегая с этой целью к поискам своего рода мостика – какого-нибудь известного им аналога в истории. Лет десять-пятнадцать назад, когда у меня это только начиналось, не помню уж, при каких обстоятельствах, но мне пришла в голову эта же мысль: со мной делают то же самое, что с Сакко и Ванцетти. И нет в этом ничего удивительного. Структура сфабриковывания дел одна и та же, и фарисейское искажение ценностей такое же , как две тысячи лет назад. Так что постарайтесь не удивляться и тем более не иронизировать, если загнанная жертва вдруг начинает вспоминать трагические факты истории.

Знаю, что хотел бы сказать Каспаров, приехавши к вам: укрой меня, где хочешь, укрой, хоть на даче где-нибудь, дай мне отсидеться, прийти в себя, мне это как снег на голову, я не готов, я морально не готов, а они ведь могут сделать все, что угодно, помоги, может, я что придумаю, а сейчас помоги, продержаться бы… Но как такое скажешь…»

(Продолжение анонимного письма женщины).

Диалог в редакции газеты

Свершилось! Свершилось! Я иду в редакцию популярнейшей газеты на встречу с известным журналистом, чтобы побеседовать с ним и тем самым дать материал для публикации – великолепной рекламы для повести. Которая еще не вышла, но выйдет вот-вот. Выяснилось, что рекомендовал эту повесть главному редактору газеты первый зам журнала. Следовательно, несмотря на наши разногласия с ним, он сумел все же стать выше? Пусть только выйдет повесть, я думаю, что и он поймет, сам Первый зам. Свершилось! Свершилось! Теперь ничто не препятствует. Вторая часть пошла в печать, а первая выйдет вот-вот. И теперь еще эта реклама.

И встречаемся мы с журналистом у входа в редакцию – солидный, пожилой, с бритой головой, смотрит на меня доброжелательно, хотя и с оттенком покровительственным, ну, да бог с ним, это теперь не имеет значения, – и входим в святая святых – комнату, где берут интервью не только у наших, но и у иностранных известных людей, – и встречает нас заведующий одного из отделов, и к дополнительной радости моей оказывается он моим старым знакомым по другому журналу, где три года назад печатали отрывок из моей книги «о бабочках». Мы тогда пришли к полному взаимопониманию, и теперь он приветливо улыбается мне.

Вносят магнитофон, входит молодая красивая женщина.

– Вот, самая красивая девушка редакции будет вести ваш материал, – говорит завотделом, и эта незначительная как будто бы подробность прибавляет мне радости.

Включают магнитофон, входит фотограф, мы начинаем «диалог по прочтении рукописи».

И тут… Что такое? Начинает мой оппонент, начинает с того, что предлагает коротко пересказать содержание рукописи, чтобы читателям было понятно, о чем идет речь, я, естественно, уступаю сделать это ему и уже чуть ли не с первых слов его убеждаюсь: он говорит не о том! То есть акценты совершенно не те, и если принять его трактовку, то дальнейшее становится просто нелепым, а вторая половина повести и вовсе глупой, ненужной. Я перебиваю его, сказав, что дело-то происходило не так, а иначе… В чем и суть! Ведь закон был нарушен С САМОГО НАЧАЛА и именно по причине предвзятости и некомпетентности, потому-то и не нашли истинных преступников. А предвзятость и некомпетентность, в свою очередь, были следствием безнравственности, это взаимосвязано. Вот почему я так много рассуждаю о нравственности, чему и посвящена особенно вторая половина повести!

Я пытаюсь объяснить все это спокойно, но он сердится, говорит, что я не даю ему слова сказать, что вторая половина ему вообще не слишком понравилась, что вот обрисует он ход событий, а тогда уж… Я говорю, что ход событий был не такой В ПРИНЦИПЕ, а если он обрисует его таким, то мы в дальнейшем будем говорить не о повести, а о чем-то другом.

Холод заползает в меня – я чувствую, что все повторяется. Меня опять просто-напросто НЕ ПОНИМАЮТ (или не хотят?), мы говорим на разных языках, и выхода нет: он прочитал повесть именно так, и что бы я сейчас ни говорил – бессмысленно. Все будет восприниматься, как моя нетерпимость к «чужому мнению» и гонор. Раз повесть не убедила его, значит я сейчас не переубежу тем более. Ко всему прочему, он начал злиться, держится менторски – тоже не привык к возражениям, как и Первый зам! – его, кажется, ничуть не трогает, что повесть моя будет напечатана в таком авторитетном журнале, он считает себя весьма крупным специалистом раз и навсегда, а следовательно…

Ладно, ладно, лихорадочно уговариваю я себя, пусть он не так прочитал повесть, но по телефону-то, по телефону-то он ведь говорил кое-что по делу: о Каспарове, Бойченко, Милосердовой – может быть, хоть это, хоть это… Но пересказ-то нужен! И правильный. Иначе что ж читатели-то подумают…

Я растерян – глупая ситуация! Да еще при свидетелях! –