— Лучше было бы, еслибъ я съ вами не встрѣчался. Я вѣрилъ вамъ, вы были для меня благословеньемъ, Но я прозрѣлъ и проклинаю свое заблужденье. Софи закусила губы и стала слѣдить глазами за Чегсомъ, дѣлая видъ, что очень имъ интересуется, а тотъ въ это время съ наслажденіемъ тянулъ лимонадъ.

— Я шелъ сюда, — онъ забылъ, съ какой цѣлью шелъ къ нимъ, — съ сердцемъ полнымъ любви, окрыленный надеждой на счастье, а ухожу съ такимъ отчаяніемъ, которое можно понять, но описать невозможно. Въ этотъ вечеръ мои лучшія чувства были немилосердно попраны.

— Я не понимаю, что вы хотите сказать, м-ръ Сунвеллеръ, мнѣ, право, очень жаль… промолвила Софи, опустивъ глаза долу.

— Вамъ жаль, вы огорчены, когда у вашихъ ногъ какой-то Чегсъ. Впрочемъ, покойной ночи, ма'амъ. Скажу вамъ только на прощанье, вамъ, конечно, пріятно будетъ это узнать, что есть на свѣтѣ молодая дѣвушка, которая растетъ и развивается для того, чтобы современемъ сдѣлаться женой вашего покорнаго слуги. Эта дѣвушка одарена отъ природы красотой, блестящими способностями и обладаетъ несмѣтными богатствами. Ея ближайшій родственникъ сдѣлалъ мнѣ предложеніе отъ ея имени и я далъ свое согласіе изъ уваженія къ нѣкоторымъ членамъ ея семьи, съ которыми нахожусь въ дружбѣ. А затѣмъ прощайте, извините, что я такъ долго задержалъ васъ своими разговорами.

«Теперь я, по крайней мѣрѣ, знаю, что совершенно свободенъ и могу и тѣломъ, и душой отдаться новому предпріятію», разсуждалъ Дикъ, ложась спать. «То-то обрадуется Фредъ, когда узнаетъ, что я такъ скоро отдѣлался. Ну, да это будетъ завтра, а до тѣхъ поръ постараемся выспаться, какъ слѣдуетъ».

Нѣсколько минутъ спустя, Дикъ спалъ сномъ праведныхъ и видѣлъ во снѣ, что онъ женился на Нелли, прибралъ къ рукамъ все ея состояніе и, достигнувъ могущества и власти, первымъ дѣломъ приказалъ перерыть садъ Чегса и устроитъ тамъ кирпичный заводъ.

IX

Трогательный разсказъ Нелли, отозвавшійся въ самомъ сердцѣ ея горемыки-собесѣдницы, давалъ лишь слабое понятіе о мученіяхъ, испытанныхъ ею въ послѣднее время. Не говоря уже о томъ, что она не могла быть вполнѣ откровенна съ еле знакомой женщиной, не могла разсказать ей всего о своей одинокой, безотрадной жизни, о своихъ тревогахъ и опасеніяхъ, о томъ, какой ужасъ наполнялъ ея душу при видѣ грозной тучи, нависшей надъ головой ея милаго дѣдушки, она еще, кромѣ того, боялась какъ нибудь проговориться и повредить старику, и этотъ страхъ останавливалъ ее посреди самыхъ сердечныхъ изліяній. Вотъ почему въ разсказѣ своемъ она лишь слегка коснулась главнаго горя, главной причины, заставлявшей ее страдать.

Вѣдь плакала-то она не потому, что ей жалко было самое себя, не потому, что ей такъ скучно жилось, безъ подругъ, безъ удовольствій, на которыя такъ падки дѣти ея лѣтъ, не потому, что ей приходилось проводить всѣ вечера и ночи одной: она видѣла, что старика гнететъ какое-то тайное горе, что онъ съ каждымъ днемъ слабѣетъ, иной разъ заговаривается, и невыразимо терзалась, слѣдя за нимъ шагъ за шагомъ и все болѣе и болѣе убѣждалась въ томъ, что это тайное горе сводить его съ ума. Къ тому же она знала, что во всемъ мірѣ нѣтъ ни одной души, кто принялъ бы въ нихъ участіе, помогъ бы добрымъ совѣтомъ. Подобныя мученія были бы не подъ силу и взрослому человѣку, какимъ же тяжкимъ бременемъ они ложились на душу ребенка, жившаго, какъ мы видимъ, среди самой неприглядной обстановки.

А старикъ и не подозрѣвалъ того, какъ страдала его внучка. При немъ она такая же заботливая, любящая, такая же веселая, какъ и всегда: смотритъ на него и улыбается, придетъ онъ домой, она бѣжитъ къ нему на встрѣчу, да такая довольная, такая радостная. Онъ и думаетъ: «слава Богу, по крайней мѣрѣ внучка счастлива». Онъ воображаетъ, что читаетъ въ ея сердцѣ, какъ въ открытой книгѣ, а тамъ, въ глубинѣ этого любящаго сердечка, таится великая скорбь, только она прячетъ ее отъ глазъ дѣдушки.

Было время, когда она счастливая, беззаботная, весело, какъ птичка, щебетала въ этихъ угрюмыхъ комнатахъ, казавшихся еще угрюмѣе въ сравненіи съ ея молодой, еле распускающейся жизнью. Но это время прошло. Давно уже не слышно ея звонкаго голоска: цѣлыми часами сидитъ она такая же молчаливая, такая же неподвижная, какъ и окружающія ее древности.

Одна изъ комнатъ ихъ дома выходила окномъ на улицу. Вотъ у этого-то окна она обыкновенно садится въ сумерки и думаетъ свою горькую думу. Нѣтъ ничего утомительнѣе, какъ не спать по ночамъ ожидая кого нибудь. Стараясь развлечься, она поглядываетъ на прихожихъ, на противоположныя окна, гдѣ иной разъ появляются какіе-то лица, и воображеніе ея начинаетъ разыгрываться. Ей хочется знать, какія тамъ комнаты; неужели такія же скучныя, какъ и та, въ которой она сидитъ; кто и какъ тамъ живетъ; видятъ ли ее жильцы того дома и радуются ли ея появленію у окна, какъ она радуется, глядя на нихъ и чувствуя себя, какъ будто не совсѣмъ одинокой. Она такъ долго смотритъ на какую-то кривую трубу, что ей наконецъ представляется, что это не труба, а какая-то страшная рожа; рожа хмурится на нее и старается заглянуть въ комнату. Дѣвочка немного успокаивается, когда наступившая темнота скрываетъ это пугало отъ ея глазъ. Однако, когда фонарщикъ зажигаетъ фонарь и этимъ напоминаетъ ей, что уже поздно, ей становится еще грустнѣй и какъ-то жутко оставаться одной въ темной комнатѣ. Она со страхомъ оглядывается назадъ и, убѣдившись, что все благополучно, никто не стоить за ея спиной, снова принимается смотрѣть на улицу. Вотъ кто-то несетъ гробъ; за нимъ молча слѣдуютъ нѣсколько человѣкъ: они спѣшатъ къ тому дому, гдѣ лежитъ покойникъ. Дѣвочка вздрагиваетъ, мысли ея принимаютъ еще болѣе грустное направленіе; ей живо представляется осунувшееся лицо дѣдушки, его дряхлая походка, мутный взглядъ; сердце замираетъ отъ ужаса. Что, если онъ умретъ, что, если онъ внезапно заболѣетъ и его привезутъ мертваго, или, что еще хуже, возвратясь какъ нибудь домой, онъ благословитъ ее и поцѣлуетъ, какъ и всегда и въ то время, какъ она, ничего не подозрѣвая, будетъ спать и видѣть веселые сны, онъ лишить себя жизни и кровь его заструится по полу и потечетъ до самой ея двери. Нѣтъ, это невыносимо! Она старается отогнать назойливыя мысли и опять глядитъ въ окно: теперь и тутъ ей нечѣмъ развлечься: уличная жизнь мало-по-малу стихаетъ. Лавки закрываются, сосѣди ложатся спать, судя по огонькамъ, мелькающимъ то тамъ, то сямъ въ верхнихъ этажахъ. Изъ одной только