Я улыбаюсь:

– С удовольствием.

В темной прихожей пахнет прокисшей едой и сыростью. Узорчатый ковер под ногами протерт почти до дыр. На выщербленном столике у стены под большим изображением Девы Марии стоит старый телефон с дисковым циферблатом. Скорбный взгляд Марии провожает нас до запущенной кухоньки, в которой, похоже, ничего не изменилось с середины семидесятых. Потрескавшийся линолеум, рабочие поверхности из жаропрочного пластика и покосившиеся дверцы зеленого кухонного шкафчика. К одной из стен прижался крошечный полукруглый столик, под который задвинуты два стула. Непосредственно над ним висит крест и две таблички: «Что касается меня и моих домашних, мы будем служить Господу», «Замри и знай, что я твой Господь».

Дорин снимает жакет и, шаркая, направляется к чайнику.

– Вам помочь?

– Возможно, мой рассудок уже не тот, что прежде, но приготовить чашку чая я в состоянии.

– Разумеется.

У пожилых людей тоже есть гордость. Я отодвигаю стул и располагаюсь под божественными лозунгами, пока она готовит чай в настоящем заварочном чайнике.

– Так, значит, вы новый викарий?

Дрожащими руками она ставит чайник на стол.

– Да. Преподобная Брукс. Но, прошу вас, зовите меня Джек.

Она снова идет к шкафчику и возвращается с двумя слегка недомытыми чашками и блюдцами.

– Сахара нет.

– Не страшно.

Она опускается на стул напротив.

– Ой, я забыла молоко.

– Принести?

– Если вам не трудно.

Я подхожу к маленькому холодильнику и открываю дверцу. Внутри нет ничего, кроме пары коробочек с полуфабрикатами, кусочка сыра и маленького пакета с молоком. Срок годности истек вчера. Я быстро его нюхаю и иду с ним к столу.

– Вот так.

Я добавляю понемногу молока в обе чашки.

– В мое время не было женщин викариев.

– Да?

– Считалось, женщинам не место в церкви.

– Что ж, это было совсем другое время.

– Священниками всегда были мужчины.

Мне часто приходится это слышать, особенно от прихожан постарше. Я стараюсь не принимать это близко к сердцу. Люди не всегда успевают идти в ногу с прогрессом. В какой-то момент жизнь оставляет нас позади. Мы пытаемся ковылять, опираясь на ходунки, или гнаться за ней в электрическом кресле-каталке, но нам за жизнью все равно не угнаться. Если мне удастся дожить до семидесяти или восьмидесяти, я, наверное, тоже буду смотреть на окружающий меня мир в растерянности, спрашивая себя, что случилось со всем тем, что я считала истинным и незыблемым.

– Что ж, все меняется, – говорю я, делая глоток чая и силясь не кривиться.

– Вы замужем?

– Вдова.

– Мне очень жаль. Дети есть?

– Дочка.

Она улыбается:

– У меня тоже есть дочь. Джой.

– Какое прелестное имя.

– Мы назвали ее Джой, потому что она была такой веселой малышкой[5]. – Дорин берет чашку. Ее пальцы слегка дрожат. – Она уехала.

– Да?

– Но скоро вернется. Со дня на день.

– Что ж, это прекрасно.

– На самом деле она хорошая девочка. Совсем не такая, как та, вторая. – Ее лицо темнеет. – Дурное влияние. Плохая девочка.

Она качает головой, ее взгляд затуманивается, и я вижу, что она ускользает от меня, проваливаясь в невидимые временные разломы.

Я сглатываю комок в горле.

– Вы позволите воспользоваться ванной?

– Что? Да, конечно. Она…

– Я найду сама. Спасибо.

Я выхожу из кухни и поднимаюсь наверх по узкой лестнице мимо табличек с цитатами из Библии на стене. Ванная слева. Я закрываюсь внутри, спускаю воду в бачке и умываюсь холодной водой. Этот дом меня тяготит. Пора уходить. Я выхожу обратно на площадку и замираю. Справа от меня находится дверь. К ней прикреплена маленькая табличка, на которой написано: «Комната Джой».

Не делай этого. Спускайся вниз, говори, что тебе пора, и уходи.

Я осторожно приотворяю дверь.

Комната, как и все остальное в этом доме, застыла во времени. Во времени, когда здесь еще жила Джой. Непохоже, что хоть к чему-то тут прикасались с тех пор, как она исчезла.

Кровать аккуратно застелена выцветшим покрывалом в цветочек. В изножье кровати стоит маленький туалетный столик. На нем лежат щетка для волос и расческа. Больше ничего. Ни украшений, ни косметики.

В одном углу стоит простой платяной шкаф, а под окном расположились книжные полки, набитые зачитанными книгами в бумажных переплетах. Энид Блайтон, Джуди Блум, Агата Кристи плюс несколько книг с напыщенными названиями вроде «Иисус в твоей жизни», «Христианство для девочек». Поверх них боком втиснута большая Библия в кожаном переплете.

Я подхожу к полкам и извлекаю Библию. Она легкая. Слишком легкая, чтобы содержать Слово Божие. Я присаживаюсь на краешек кровати и открываю ее. Как и в моей, внутри находится тайник. Но этот тайник самодельный. Страницы внутри были вырезаны ножницами или ножом, образовав маленькое углубление, в котором может поместиться лишь несколько ценных тайных вещиц.

Я осторожно вынимаю их по очереди. Хорошенькая ракушка, превращенная в брошь. Пачка жевательной резинки «Джуси фрут». Две сигареты. И кассета с записями. Ну конечно. Закадычные подружки тогда менялись кассетами, наряду с одеждой и украшениями.

Карточка внутри вся исписана крошечными буквами. Так бывало всегда, когда ты пытался втиснуть названия песен и групп на такой маленький листок. «Вандер Стафф», Мадонна, INXS, «Зен Джерико», «Трансвижн Вамп». Я ностальгически улыбаюсь. Вот ведь было время.

Откладываю кассету в сторону и вынимаю последний оставшийся в тайнике предмет. Фотография двух девочек. Они держат друг друга под руку, улыбаясь в объектив. Одна из девочек необычайно красива – большие голубые глаза и заплетенные в длинную косу белокурые волосы. Юная Сисси Спейсек. Вторая девочка – брюнетка с короткой стрижкой, которая ей совершенно не идет. Она очень худенькая, с темными кругами под глазами и настороженной улыбкой, более похожей на гримасу. На шее у обеих серебряные цепочки с кулонами в виде букв. «М» – Мерри, «Дж» – Джой.

«Пятнадцатилетние подростки. Закадычные подруги. Бесследно исчезли».

Снизу доносится скрип отодвигаемого стула. Я вздрагиваю, складываю все обратно в Библию-тайник и возвращаю ее на свое место на полке.

Фотография осталась на кровати. Я смотрю на нее.