И она собиралась быть там и на следующий день, и на следующий, и каждый последующий день в течение еще четырех лет.

Я делал все возможное, чтобы ее выгнали или отправили домой, но безрезультатно. Мой гнев нарастал с каждой бесплодной попыткой и в конце концов вылился во взрыв, когда я застал ее целующейся с Максом на втором курсе.

Я позволил себе настолько ослепнуть от ненависти к ней, что когда я вышел и увидел его с ней, то был совершенно застигнут врасплох тем фактом, что доминирующей эмоцией, которую я почувствовал, был не гнев, а ревность.

Его губы на ее губах, его рука на ее талии, ее рука на его плече.

Увидеть ее мягкие губы на его губах, когда они фигурировали в каждом моем сне и кошмаре с тех пор, как мне исполнилось десять лет, было ударом в левую верхнюю часть груди, нанесенным с такой силой, что он выбил все дыхание из моих легких.

На минуту я решил, что именно так ощущается нарушение сердечного ритма и остановка сердца.

Правда в том, что я провел столько времени рядом с ней, пытаясь разрушить ее жизнь, что наша близость разжигала угли моих чувств к ней, пока среди холодного пепла не разгорелся маленький огонек.

Я привык проводить с ней время, даже если единственной целью было сделать ее жизнь несчастной.

На долю секунды я потерял бдительность, и она заставила меня за это заплатить. Я потерял концентрацию, позволив ей обмануть меня, заставив на мгновение забыть о том, что она призналась в своих чувствах к Астору, хотя все это время она делала вид, что будет моей.

Это должно было стать для меня первой подсказкой, что она вырастет неверной шлюхой. Мне не следовало удивляться, когда я застал ее с Максом, но я удивился.

Ярость, которую я почувствовал, невозможно описать. Она полыхала во всем моем теле, как спичка, брошенная на бензин, и больно ударяла в грудь. Ощущения были физическими, как при мучительной изжоге: сочетание гнева, горечи и зависти мощно пульсировало в моем нутре.

Мне удавалось сдерживать свой гнев, но с трудом. Потому что, хотя Макс отделался несколькими сломанными пальцами, если бы я напустил на него своего монстра, он бы умер, а она провела бы остаток своей обычной жизни, прикованная цепями в моем подвале.

Это было похоже на еще одно предательство, еще одно напоминание о том, что мне нужно держаться от нее подальше. Позволяя гневу управлять собой, я ничего не добился, и если мы будем продолжать в том же духе, я боялся, что сорвусь и сделаю что-то, о чем потом буду жалеть. И я не знал, что это будет — убийство или поцелуй, или о чем из двух я буду жалеть больше.

Поэтому я стер ее, как мог, вычеркнув из памяти те воспоминания о ней, которые засели в моем мозгу, и отключив все эмоции, которые я к ней испытывал. Я попрощался с гневом, горечью и завистью и поздоровался с небытием.

В течение двух лет это срабатывало. Я переключил тумблер, отключил ее голос и вообще не обращал на нее внимания.

Хотя иногда я не мог удержаться от того, чтобы не подглядывать за ней.

Я отключался на середине урока и поднимал на нее глаза, быстро отводя их, прежде чем она успевала поймать мой взгляд.

Этот новый подход работал, и я выживал. Я провел лето на яхтах и в клубах, отдыхая на Средиземном море и пользуясь всеми преимуществами того, что мне наконец-то исполнилось восемнадцать.

Мне оставалось прожить еще один год, чтобы больше никогда ее не увидеть. Прежде чем я освобожусь от шквала эмоций, которые овладевали мной всякий раз, когда она оказывалась рядом.

А потом Роуг, мой бессердечный психопат, лучший друг, решил поссориться с ее соседкой по комнате, что привело к неожиданному ядерному столкновению между нами двумя и в один миг свело на нет годы работы.

Комично, как быстро мы вернулись к прежней ненависти и жарким противостояниям. Единственное заметное отличие в том, что она начала сопротивляться. Не сильно, она все равно неизбежно сдается и отступает, но это уже перемена.

Что-то новое.

И, черт возьми, если эта вновь обретенная уверенность не заставляет мой член напрягаться.

Вместо того чтобы отвести взгляд, она теперь смотрит на меня, ее огненно-зеленые глаза буравят мое лицо. Она отвечает горячо, и мой взгляд постоянно ловит на том, как яростно двигается ее рот, когда она говорит мне, чтобы я шел к черту.

И вот я снова вступаю с ней в схватку.

Что бы я ни делал и как бы ни старался, эта токсичная, гноящаяся рана связи продолжает возвращаться в мою жизнь.

Невозможно удержать свой интерес, когда она постоянно возвращается на мой путь.

* * *

Когда она появляется у меня дома на нашей вечеринке, алкоголь и сдерживаемое разочарование, бурлящее в моих венах, переполняют меня. Я отхлебываю пиво, когда вижу, как она появляется в поле моего зрения из-за края моего бокала.

Она выглядит просто нереально. Ее волосы длинные и распущенные, как раз то, что мне нравится. В голове мелькает мысль, словно пойманная муха, отчаянно ищущая выход, — подойти к ней, обхватить кулаком ее волосы и выдернуть из комнаты подальше от посторонних глаз.

На ней платье, созданное для пыток мужчин, с искусными вырезами во всех нужных местах. Я знаю, что каждый мужчина в этой комнате представляет себе, как она будет выглядеть под платьем, и я счастлив, как никогда, что сразу ограничил их общение с ней.

Вопреки распространенному среди моих друзей мнению, это не потому, что я хочу ее для себя. А потому, что я не хочу, чтобы она была счастлива.

Если она так сильно хотела Астора, она не должна быть ни с кем другим.

Единственный человек, который когда-либо нарушал эту политику, больше не появлялся в кампусе после того, как я сломал ему руку, так что я уверен, что мне не стоит беспокоиться о том, что я буду придерживаться этой политики и дальше.

Когда она поворачивается, чтобы улыбнуться подруге, ее губы кроваво-красного цвета растягиваются вокруг белых зубов. Она выглядит знойной и горячей, как ходячая влажная мечта, и я ни черта не хочу, чтобы она была здесь.

Почему она не может остаться дома, в мешковатой пижаме, подальше от меня и всех остальных мужчин здесь?

В итоге я срываюсь три раза подряд. Сначала, когда я прикасаюсь