— Всякое бывает. — Он сменил тему: — Так ты возвращаешься?

— Сегодня еще пробуду здесь, наведаюсь в управление, а потом попытаюсь сесть на следующий снабженческий корабль. Если только мне снова не выделят вертолет.

— Как того ты и заслуживаешь. Мы тут по тебе скучаем.

— Не ври.

— Ладно, я-то нет, но вот Швиммер сама безутешность.

— Ну еще бы.

— Слушай, Хоп, — Харв продолжил не сразу. — Когда вернешься, я хотел бы поговорить.

— И о чем же?

— Ну, о нас, разумеется. Я скучаю по тебе. Было бы здорово… ох, я даже не знаю.

— Что здорово? Узаконить отношения? — она улыбнулась.

— Ага. Если тебе угодно так выразиться, то да.

— Какой же ты олух, — а потом, все-таки не желая задевать его чувства и в глубине души осознавая, что упомянутая перспектива вполне ей по нраву, добавила: — Ну конечно, Харв. Думаю, идея неплохая.

— Ладно, Хоп, до скорого. — Она поняла, что он улыбается. — Отдыхай!

Щелчок, затем монотонный гул пустой линии. Хоппер повесила трубку.

* * *

Управление, нанявшее ее сидеть на платформе и следить за течениями, располагалось в высоком бетонном здании в южной части улицы Холборн. Коллеги встретили ее с удивлением, а начальство, довольно бледное и помятое, изобразило вялый интерес к последним данным ее исследований — работа в океане была немодной и непрестижной. Уважением пользовались специалисты-агрономы, способные выжать с посевных площадей дополнительный урожай. Ее прежний кабинет оказался занят новым сотрудником — недавним выпускником, изучающим истощение почвы на северо-востоке.

Когда Элен спустилась в вестибюль, тяжелая деревянная дверь на улицу оказалась закрытой, а на длинных скамейках сидели несколько человек, ожидавших чего-то со скучающим видом. Однако она не обратила внимания на выражения их лиц, и, как оказалось позже, зря!.. Стоило ей открыть дверь, как позади раздался предостерегающий оклик, но к тому времени было уже поздно. Хоппер выскользнула наружу, и дверь за ее спиной со щелчком захлопнулась.

На улице она заметила волну движения. По центру дороги в сторону реки наполовину маршировала, наполовину брела колонна шеренгой в десяток человек. Они более-менее держали ряды, и даже порой возникала видимость строгого порядка, пока какой-нибудь доходяга не замедлял движение, и тогда колонна рассыпалась на отдельные группы.

Состав ее участников был самым разнообразным. Хоппер заметила и седовласого старца, разменявшего седьмой десяток, и двух девочек лет одиннадцати-двенадцати, и людей всех прочих возрастов. Любого сложения, роста, цвета кожи. Состояние их одежды — некоего подобия униформы из рубашки и штанов грязно-белого цвета, мало кому подходящих по размеру, — оставляло желать лучшего. Одни были в обуви, другие с обмотанными тряпьем ступнями, а некоторые даже шагали по раскаленному асфальту босиком.

По краям колонны неспешной рысцой следовали вооруженные дубинками конные полицейские в черной форме и касках. На расстоянии ста метров их сопровождали броневики. Колонна двигалась молча, и, за исключением шарканья ног да стука копыт, на улице стояла тишина. Двери и жалюзи вдоль всей улицы были закрыты.

На тротуаре несколько человек наблюдали за шествием. Хоппер подошла к одному из зрителей, похожему на крысу человечку на пороге старости, в кепке и длинном пальто с обтрепавшимся подолом.

— Простите.

— Чего вам, мисс? — он лишь покосился на нее и снова уставился на шествие.

— Кто эти люди?

— Их повезут в Житницу. Выращивать вам ужин.

— Это заключенные?

Мужчина кивнул и звучно фыркнул через нос.

— Ну да. Их всех доставляют сюда и прогоняют через город. И так каждый месяц.

— Но откуда они все?

— Они преступники, — крысоподобный произнес это с явным удовольствием, а затем повторил, уже громче, словно надеясь, что его услышат бредущие мимо измученные люди: — Преступники. Заключенные, чужеземцы, беженцы. Не волнуйтесь, они это заслужили, уж поверьте мне. Заслужили всё, что им достается.

Теперь Хоппер вспомнила. Церемония называлась «веялка». То было одно из давенпортовских уличных представлений, призванных держать народ в узде напоминанием об участи, ожидающей любого совершившего преступление. Однако само шествие она видела впервые. Должно быть, в ее отсутствие маршрут изменился.

— И зачем только их прогоняют через город!

— Показать другим ворюгам, что их ждет.

— Это ужасно!

— А если не нравится, можете к ним присоединиться, — ухмыльнулся человечек. — Все эти чужеземцы собственный народ обманули, чтобы к нам попасть. Большинство даже свои семьи бросили. И без их работы, мисс, вам и есть будет нечего. По вам-то не скажешь, что голодаете, — он довольно закивал, и тут его осенило: — А вы почему об этом не знаете-то? Откуда будете?

— Я жила на одной из платформ в море. На британской платформе. Я не беженка.

— А то смотрите у меня. Нам здесь хватает и этого сброда. Вон, у некоторых даже обуви нет. Ворье! Быдло! — помолчав с полминуты, старый крыс медленно отошел от Хоппер подальше и, смерив ее напоследок подозрительным взглядом, снова принялся таращиться на колонну. Она заметила, что его собственная обувь, перевязанная на носках скотчем, дышит на ладан.

Колонна свернула налево на Олдвич, направляясь к берегу реки. Возможно, какое-нибудь старое круизное судно, переделанное в плавучую тюрьму, повезет их оттуда через Ла-Манш на сельскохозяйственные угодья северной Европы.

А может, и речная пристань — тоже уличное представление, и там их посадят на грузовики и отвезут в Ньюхейвен, что, вообще-то, гораздо разумнее. Раньше суда оттуда ходили в Кале, но затем французский порт взорвали — в качестве очередной правительственной постановки от Давенпорта, эдакого ритуала подъема моста надо рвом вокруг страны.

Вдруг, метрах в тридцати от Хоппер, колонна смешалась: из рядов выпали два человека. Она не раздумывая направилась к ним. Одновременно с ней к возмутителям спокойствия двинулся и конный полицейский, однако она подоспела первой.

На земле лежал парнишка лет, пожалуй, пятнадцати. С вытянутым лицом и короткой стрижкой, в мешковатой для его худого тела серой рубахе, затянутой на поясе ремнем с проделанной дополнительной дырочкой. Кожа у него на лице сильно шелушилась от солнечных ожогов.

Второй оказалась пожилая женщина — мать паренька, решила Элен, — которая молча пыталась поднять его и вернуть в колонну. Вот только она выглядела еще истощеннее, в то время как мальчик и не думал вставать. Он громко твердил:

— Я не могу. Не могу. Не могу, — и повторял это снова и снова. Уголок рта у него был затянут желтой коркой.

Хоппер обратилась к женщине:

— Что с ним?

— Он не получает лекарства. Вот уже три дня. Без него ему никак, — судя по ее произношению, родом она была из Мидлендса.

— Какое лекарство?

— Таблетки для сердца. Помогите мне его поднять.

— Вернитесь в колонну, пожалуйста, — велел полицейский, уже подошедший к