— Он был моим другом, не более того…

— Ты ни разу не жаждала, чтобы его член колотил твою киску так сильно, как это делаю я? Не хотела чувствовать, как его сперма стекает по твоим бедрам?

Его слова производят мгновенный эффект. Я выпрямляю спину, и мои губы приоткрываются сами по себе. Он может говорить самые грубые вещи, и вот так просто я жажду его прикосновений. Как ему удалось так извратить меня? Как его собственничество может делать меня такой слабой от желания?

— Чего ты хочешь от меня, Данте? — я ахаю, помня, что на мне нет нижнего белья. Вечерний бриз, дующий с океана, заставляет меня еще больше осознавать свою потребность в нем. — Я отказалась от всего ради тебя. Что еще я могу сделать, чтобы доказать, что мое сердце принадлежит тебе?

— Я не просто владею твоим сердцем, Ив. Я владею твоей гребаной душой!

— Тогда почему ты так себя ведешь?

Затем я это вижу. Я замечаю в нем проблеск нового беспокойства. В течение многих лет он правил силой, его контроль несомненен, а власть в мире наркотиков неоспорима. События прошлого года отняли у него дом, бизнес и абсолютную веру в божественное право на самого себя. Эта потребность контролировать теперь проецируется на меня.

— Ты моя собственность, Ив Миллер, — он выпрямляется, возвышаясь надо мной, насмехаясь всем размахом своей мужественности. — Я думаю, тебе давно пора еще раз напомнить об этом факте, не так ли?

Данте рывком поднимает меня на ноги и за руку тащит обратно внутрь.

— Почему у меня чувство, будто ты меня наказываешь? — я вздрагиваю от его хватки, когда он ведет меня по извилистым белым коридорам. — Что я сделала?

— Никогда не сомневайся в своих решениях, Ив. Никогда не извиняйся и никогда ни по кому больше не смей проливать ни одной гребаной слезинки.

Данте останавливается и заталкивает меня в комнату, прежде чем захлопнуть за собой дверь.

— Даже по тебе?

Неприятная улыбка появляется на его лице.

— Только по мне, мой ангел. Я владею твоей гребаной душой, помнишь?

Будь проклято мое сердце за то, что оно замирает, когда он повторяет эти слова.

Мы в спальне, красивой комнате с элегантной кроватью с балдахином и высокими окнами, из которых открывается захватывающий вид. Солнце садится за океан, и небеса пылают красным и золотым. Сумерки удлиняют тени в комнате и затемняют цвет его глаз до угольно-черного.

— Забирайся на кровать.

Я качаю головой, пренебрегая его указаниями. Играю в самую смертоносную из игр.

— Я никогда не перестану оплакивать хороших людей, которые погибли из-за меня, Данте.

Ярость вспыхивает в этих глубоких, темных омутах.

— Тогда я никогда не перестану наказывать тебя, пока ты этого не сделаешь.

— Тогда накажи меня, — поддразниваю я его, расстегивая его рубашку и позволяя ей упасть к моим ногам скомканной кучей. — Попытайся выбить из меня все сострадание, но у тебя никогда не получится. Ты говоришь, что я твой ангел и что тебе до боли хочется стать лучше, когда ты со мной, но что хорошего в падшем ангеле с таким черным сердцем, как у тебя? Я не смогу вернуть тебя к свету, если ты продолжишь давить меня железным кулаком.

Данте смеется — пустой звук, в котором нет ни изящества, ни радости.

— Но мне так весело развращать тебя, Ив. Ты на вкус как гребаное искупление. Ангел мой, ты даже не представляешь…

Внезапно в своей голове я слышу слова Андрея Петрова.

«Как далеко ты готова зайти во тьму ради него?»

Прежде чем я успеваю ответить, он разворачивает меня и прижимает спиной к своему телу, одним огромным предплечьем обхватывая мои плечи, его твердая эрекция прижимается к моей заднице. Он весь горит под своей одеждой, обжигая мою кожу своей яростью и голодом.

Одной рукой Данте берет мой подбородок, ладонью лаская мое выставленное горло, напоминая мне о том, насколько я уязвима в его объятиях.

— Я все еще чувствую на тебе свой запах, — рычит он мне в волосы, пальцами слегка сдавливая мое горло и я сглатываю. — Ты хоть представляешь, что это со мной делает?

— Расскажи мне об этой новой тьме, — шепчу я, когда другой рукой он скользит по моему животу и опускается ниже. — Что случилось с тобой с тех пор, как мы расстались?

Он снова смеется и раздвигает мои ноги коленом, прежде чем ввести в меня свой палец. Я ахаю и пытаюсь вырваться, но он усиливает хватку.

— Как всегда любопытна, мой ангел. Тебе уже следовало бы знать, что некоторые тени лучше оставлять в темных углах.

— Поговори со мной.

Еще один палец оказывается во мне, и я стону от удовольствия. Данте начинает медленно трахать меня, прижимая пальцы к передней стенке моего естества, поглаживая ту часть, которая доводит меня до беспомощного желания. Через несколько минут он доведет меня до грани.

— Такая узкая. Такая мокрая… чувствуешь, как обхватываешь мои пальцы?

— Данте, пожалуйста!

— Все хорошее случается с теми, кто ждет, mi alma.

— Теперь дело не только в тебе. Ты больше не одинок.

— Слава богу. Ты знаешь, сколько раз мне приходилось дрочить за последние полгода? Твоя киска — гораздо более привлекательное предложение.

— О боже, — выдыхаю я, устремляясь все ближе к небесам. Я жажду его грязных слов так же, как его члена или пальцев.

— Ты кончишь для меня?

— Да!

Данте двигает пальцами туда-сюда с жестокой интенсивностью. Другой рукой он мнет мою грудь, а затем перекатывает сосок между кончиками пальцев, прежде чем сильно ущипнуть. Острая боль — это топливо для тлеющего пламени внутри моего таза. Я жестко кончаю с хриплым криком, и его толчки усиливаются, чтобы усилить и продлить каждый восхитительный фрагмент моего оргазма, пока тело не начнет кричать о новом освобождении.

— О боже, хватит, хватит! — я всхлипываю, но он замедляется только тогда, когда я снова разваливаюсь на части в его объятиях.

— Кажется, я сказал тебе забраться на кровать, — грубо говорит Данте, отпуская меня и подталкивая к кровати с балдахином. Шокированная, я вскидываю голову и чуть не падаю на колени. Я дрожу, лишенная тепла его тела, все еще трепещущая и подвешенная от своего кайфа.

— Но…

— Черт побери, Ив. Ты же знаешь, как я ненавижу повторять.

Мое сердце колотится, как барабан, когда я спиной забираюсь на матрас. Он крадется ко мне, как охотник, высматривающий свою добычу. В прошлом у меня было ощущение, что он всегда скрывал частичку себя во время секса. Как будто ему было невыносимо показывать мне, какой он дикарь