Как есть программная речь!

– Сбежать отсюда нельзя, – злорадно вставил Одноглазый; видать, он у них кровожаднее всех. – К северу, западу и востоку простираются джунгли, с юга подстерегают крокодилы в водах Конго…

– Да и я буду настороже! – с готовностью откликнулся Турецкий Султан.

– Ты хуже всяких крокодилов, – заметил Хопкинс и припечатал плевком изменника.

Султан наградил его затрещиной, тоже высшего класса, – наблюдательный писатель вроде меня способен оценить подобные вещи. Как вспомнишь, хочется языком прищелкнуть от удовольствия.

Строительство железной дороги велось довольно далеко от форта, на скалистом берегу реки Конго. Заключенные привилегированного положения выполняли здесь, естественно, только роль надсмотрщиков, расхаживая с плетьми и дубинками.

Среди работяг белые попадались редко, их ссылали сюда за неуемное буйство, кражи, попытку бегства или за самый страшный грех – любопытство, интерес к какой-либо другой теме, помимо обеденного меню. В этом грехе – с подачи гнусного мерзавца Турецкого Султана – заподозрили и нас троих.

Кто же тогда трудится на строительстве? Один из наших конвоиров, добродушный на вид, ответил на этот вопрос.

– Все работы выполняют туземцы. Вождь одного из племен, обитающих в джунглях, продал своих отборных соплеменников за спиртное и прочие удовольствия.

Судя по «отборным» людям, племя должно быть беднее некуда.

Нашу группу принял жирный сержант-сенегалец. Лицо его выражало неприкрытую жестокость.

– Добро пожаловать, – с издевкой ухмыльнулся он. – У нас в лазарете аккурат европейцы требуются. Носатый субъект побывал здесь, сказал, что подкрепление ожидается и что вы – соглядатаи. Посоветовал прикомандировать вас к бараку смертников.

Мы зашагали к лазарету. Ну разве не мерзавец этот Турецкий Султан? Ведь «носатый субъект», который заложил нас сержанту, был, конечно же, он. Упомянутый барак стоял несколько на отшибе. Такая же безобразная, грязная дощатая развалюха, как и остальные, вблизи, однако, поражала нестерпимым зловонием. Из окна, лишенного москитной сетки, доносились оханья и стоны.

– Сержант велел их сюда доставить, – доложил капралу наш конвоир. – И определить на санитарную службу.

– Белых – в санитары?! Черт побери! – Капрал был явно недоволен. – Подрывают наш авторитет! Что у нас, других наказаний мало?

– Носатый велел их проучить. Чтобы шпионить неповадно было.

– Эка важность – шпионы! По мне, хоть палачи… Ну ладно, мое дело маленькое.

Мы прошли за ним в барак. Вот уж где был сущий ад!

На циновке вповалку лежали больные туземцы – покрытые язвами и ранами, тифозные и малярийные, все вместе. Мухам здесь было раздолье, вот они и вились тучами.

А кто же это в белом халате?… Квасич, Господин Профессор, музыкант из бара, он же по совместительству врач!

Квасич чешет в затылке, беспомощным взглядом обводя чудовищную картину вокруг. Рядом с ним топчется коротышка с ослепительно белой бородой, высоким лбом, в очках с проволочной оправой. Мутный взгляд беспокойно перебегает с места на место.

– Поверьте, коллега, это типичный случай ulcus pepticum, пептической язвы… Думаю, придется оперировать, – говорит он Квасичу.

– Прошу вас, не делайте этого! – Побледневший Квасич умоляюще сложил свои пухлые, покрытые веснушками руки.

– Кто здесь главный врач – вы или я? – заносчиво возразил коротышка и взглянул на нас. – Вы тоже больные?

– Нет! – поспешно ответил Ничейный.

– Неважно, – кротким, успокаивающим тоном продолжил хирург. – Сейчас не больные, скоро заболеете и тогда ляжете ко мне под нож. Я – профессор Винтер.

Этот псих – профессор? Мы вопрошающе взглянули на Квасича, он со вздохом кивнул в ответ. Затем торопливо шепнул нам:

– Сегодня я тут первый день. Кошмар!

А профессор Винтер направился с обходом дальше.

– Ну-с, на что вы жалуетесь? – поинтересовался он у громко стонущего негра. Обращаться на «вы» к туземцу… Неслыханное дело!

– Нет жалуетесь! – в ужасе вскричал больной. – Симбу здоровый, Симбу ничего не болеть! Не надо резать!

По глазам Симбу было видно, что у него высокая температура.

– Я удалю вам зубы, – с улыбкой утешил его профессор. – У вас где-то гнойный очаг, и воспаление идет от зубов.

– Послушайте, коллега, – вмешался Квасич, – у него же типичная малярия. Пощупайте печень.

Профессор Винтер все с той же добродушной улыбкой покачал головой.

– О нет! Это воспаление надкостницы. Безотлагательное удаление может предотвратить сепсис… – И направился дальше. В сонных, с красными прожилками глазах Квасича появляется беспокойство.

– Больница называется… Что я могу поделать? – говорит он, будто его призвали к ответу, хотя мы и слова не проронили.

– Пойдемте со мной…

Мы проследовали за ним в заброшенный двор позади барака.

– Долго мне здесь не выдержать! Этот Винтер сумасшедший и рвется оперировать всех подряд! На кухонном столе, грязными инструментами!.. Убивает этих несчастных без зазрения совести… О Господи!..

Прислоняясь к двери, он отер пот со лба.

– Разве не знают, что он… ненормальный? – спросил Альфонс Ничейный.

– Знают. Но здесь намеренно устраивают какой-то сумасшедший дом. Каждый волен потакать своим маниям… У Винтера мания – оперировать… Ну, ладно, хватит об этом… Султан просил передать вам…

– Этот мерзавец, из-за которого мы сюда попали?! – не стерпел я.

– Разве не вы сказали Турецкому Султану, что вам надо выбраться из форта? – удивился он.

– Да, я говорил…

– И добавили, что желаете поговорить с Франсуа Барре, так ведь?

– Ты говорил об этом Султану? – припер меня к стенке Ничейный.

– Да, но…

– Из форта вы выбрались, а вон там лежит больной Франсуа Барре, – сказал Квасич и указал на дощатую будку напротив.

Мы недоуменно переглянулись. Черт его разбери, этого Турецкого Султана, с ним никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь.

– Будьте начеку, а я вас подстрахую. Если кто появится на горизонте, дам вам знать, – напутствовал нас Квасич, прежде чем уйти.

Мы заглянули в окошко. На койке лежал Франсуа Барре.

Все-таки мы отыскали его! Взялись за дело и довели его до конца. Возможно, нам придется поплатиться жизнью, но мы добились своего.

Осторожно приоткрыв дверь, мы проскользнули внутрь. Здесь было относительно чисто. Приличная постель, палата на одного – все это свидетельствовало о привилегированном положении Франсуа Барре.