Вот дерьмо! Я сломал Генри. Как это вышло? Казалось, что он целиком отлит из высокопрочной тупости.

Нет, – настаивал я. – Генри. Послушай меня. Быть несчастным – естественное состояние человека. Люди чувствуют себя брошенными, если на них не обрушиваются несчастья. Лиши их этого, и они придумают что-нибудь еще. Эй, помнишь тех мелких пидоров, которые доставали тебя в школе? Сколько их было? Так вот, умножь на миллион и получишь все человечество. Ты ничего им не должен, разве что какую-нибудь мелочишку.

Генри покачал головой. Это означало, что у него в хозяйстве обнаружились безрассудная отвага и до сих пор не дававшие знать о себе яйца, позволявшие ему спорить со мной.

– Мама говорила, что человек всегда должен протянуть руку помощи тому, кто попал в беду. Еще она говорила, что мы приходим в этот мир, чтобы быть добрыми друг к другу.

Да ладно? Ух ты! Говенный философ твоя мамаша. А теперь к делу, к новому делу. Жду желания. Настоящего, большого. Что скажешь?

Генри не ответил. Он был похож на мула, которому под хвост попал репей.

Генри, – настаивал я. – Ты должен что-нибудь пожелать. Тебе сразу станет лучше. И мне тоже.

Мул продолжать размышлять о репье. Я уже хотел вмешаться, но Генри остановил меня одним словом:

– Хочу…

Наконец-то! А то я уже начал беспокоиться, чемпион. Давай, вываливай.

– Хочу, чтобы мне хватило ума понять все, что ты говоришь.

Вот дерьмо!

Чтобы вы знали, это нечестная просьба.

Нельзя исполнить одно желание, и отменить предыдущее. Это так не работает. Дефолты вламываются, энергия течет, миллион крошечных шестеренок крутится. Реальность обретает новую форму, дребезжит, звякает, время от времени шипят упущенные возможности.

На лице Генри, отнюдь не украсив его, проступило понимание.

– Ты меня использовал, – проговорил он.

Выбирай выражения, Генри. Мы оба использовали друг друга. Я вертел миром, ты получал щенков. Но если ты недоволен, можем в любой момент расторгнуть сделку. Хоть прямо сейчас. Только скажи.

– Ты совал мне пустяковые подарки, а сам выкачивал… Что у нас в реальном остатке? Ты использовал эту возможность, чтобы сильно и необратимо испортить жизнь миллионам людей.

Миллиардам, ты хотел сказать. Мне нравятся эти слова – реальный остаток. Ты точно выразил свою мысль. Но я надеюсь, ты не забыл, что мы как и прежде можем расторгнуть сделку? В любой момент, и никаких претензий с моей стороны. Что скажешь? Разойдемся?

– Нет.

Снова дерьмо! Возбужденный мозг Генри искал цель, и я словно находился в перекрестье прицела. А ведь я выбрал его не случайно. Он был… как там выразился Ленин? Ах да, полезным идиотом. А теперь он стоит передо мной и думает. Размышляет. Обо мне. И мне это совсем не нравилось.

– Значит, желание, которое делает чуть-чуть счастливее одного человека, влечет за собой «отдачу» – проклятие, повергающее в несчастье миллионы.

Теперь я вижу, что этот принцип тебя не устраивает. Респект. Что ж, одно слово, Генри, и я исчезну.

– А в обратную сторону этот принцип работает? Если я назову желание, причиняющее мне боль, приведет ли отдача ко всеобщему увеличению счастья?

Еще раз дерьмо, третий и последний раз!

Да, – ответил я. Потому что не могу лгать. И не могу скрыть это. Он нашел мой криптонит[16].

Генри сел, Внимательно посмотрел на ларец из змеиного дерева, мое материальное продолжение, провел пальцем по краю крышки.

– Устраивайся поудобнее, – сказал он мне. – Ночь будет долгой.

Он не шутил. Ночь действительно оказалась долгой, за ней наступило долгое утро, долгая неделя, долгий… теперь все стало долгим. Но оставим это…

После того жуткого дня мои отношения с Генри полностью изменились. В них, так сказать, пробрался взаимный расчет. Мне пришлось прожарить этого хитрожопого сукина сына живьем – в буквальном и переносном смыслах. Когда моя стойкая неприязнь к нему и то, что он заставлял меня делать, приводят к тому, что мое терпение иссякает, я могу выместить на нем каждую унцию моего праведного гнева. Никаких ограничений, никаких правил.

Но каждый раз, когда я это делаю, мир все больше приближается к Утопии. Генри страдает и отдача изливается на мир волнами удачи, радости и доброй воли. Сама архитектоника реальности безжалостно преобразуется в ослепительный, восхитительный и вселяющий трепет многомерный храм, и когда ветры преисподней врываются в его мраморные анфилады, в нем звучат ангельские гармонии. Смотреть тошно.

Другие демоны смеются у меня за спиной. Вон идет наш Святоша О Двух Копытах, – говорят они, – с волшебной палочкой и в платьице с блестками, несет подарки для всех маленьких мальчиков и девочек.

Щеночек Генри Моссопа. Архангел Нахренил. Фея с рождественской елки.

Я начал выпивать. Много. Каждый вечер захожу в несколько баров – туда, где могут налить кружку пива – или десять кружек – ларцу из змеиного дерева. Прошлым вечером я встретил демона Максвелла, мы вместе набрались.

Он сказал, что ни о какой термодинамике даже не думал.

Просто занимался любимым делом.

Майк Кэри

Она была почти дома… она уже почти дошла до дома.

Ханна не знала точно, когда обратила внимание на шаркающие шаги. Кто-то шел за ней по мостовой в дюжине ярдов. Шарк-топ, шарк-топ.

Ночной автобус высадил ее возле ярких, похожих на аквариумы магазинных витрин и вывесок на главной улице. Свернув за угол, она оказалась на своей боковой улочке, обычно идеально освещенной. Ее дом был совсем недалеко, через несколько других домов от угла.

Если бы он находился чуть дальше или на улице было бы темнее, она взяла бы такси.

Трудно было представить, что кто-то может дожидаться ее на остановке, чтобы увязаться за ней. Наверное, этот кто-то приехал вместе с ней на автобусе или следил за ней по дороге.

Она попыталась вспомнить, как выглядели другие пассажиры, но вспоминать было нечего: она сидела впереди рядом с водителем.

Шарк-топ, шарк-топ.

Было холодно, налетавшие порывы ветра теребили ее пальто.

Она прибавила шагу. Иди энергично, но не спеши, велела она себе, проходя мимо террас и эркеров с окнами. Свет просачивался в щели между шторами. Крохотные садики перед домами не помешают ей перегнуться через невысокую калитку и постучать в окно. Но какой идиоткой она будет выглядеть, постучав в чужую дверь, если за ней увязался какой-нибудь безобидный старикашка?