Мирей остановилась, не в силах подобрать слова. Но Лизетт и Элиан не требовалось дополнительных объяснений. Они все поняли по потрясению на лице Мирей и по боли, глубоко затаившейся в ее темных глазах. Ее обычно выразительное лицо сжалось и сложилось в гримасу полной беспомощности.

Лизетт осторожно передала уснувшего ребенка Элиан и обняла Мирей.

– Ну, успокойся, успокойся, – утешала она, покачивая дочь в объятиях и проливая слезы, которых больше не осталось у самой Мирей.

Из окна моей спальни видно, как лунный свет играет с ветками ивы. Ее листья, словно серебристые слезы, каскадом падают в глубокую заводь под плотиной. Я задвигаю ставни, хотя они и не закрываются полностью: железная задвижка сломалась и болтается в тех местах, где не хватает гвоздей, пропуская в комнату мотыльков и комаров. Как хорошо, что у меня есть сетка над кроватью, защищающая меня по ночам. Под ней я спокойно сплю, а они безобидно жужжат на фоне и машут крыльями.

От лампы у моей кровати падает круг золотого света и стекает на половицы, источающие легкий запах воска. Он смешивается с ароматом лаванды и белых роз, которые я принесла сегодня из шато. Жан-Марк появился с ними как раз когда я собиралась уходить. Он протянул их мне с робкой улыбкой.

– Я подумал, от цветов в твоей комнате станет повеселее, – сказал он, кивком головы указывая на долину внизу. Он уже бывал на мельнице, помогая Тома установить гипсокартон на новой кухне.

Оглядывая спальню, я вполне могу представить, как Мирей лежит на кровати в одном углу, а Элиан и Лизетт пытаются успокоить ее после ужасного испытания, в которое превратилась дорога домой из Парижа с настоящим началом войны.

Сара сказала, что из-за травмы Мирей потеряла способность плакать.

Я тоже, со временем. Но в начале замужней жизни я плакала очень много: целая серебряная река из слез.

Через год я узнала модели поведения Зака так же хорошо, как лондонскую погоду. Как я могла наблюдать за облаками из огромного окна, протянувшегося от пола до потолка в его лофте у доков (у меня никогда не было ощущения, что это наша квартира, она всегда оставалась его), как они собираются над Темзой за городскими высотками, приплывая с запада, точно так же я могла почувствовать перемену в атмосфере между нами, видеть, как нарастает его гнев, нависая надо мной темным грозовым облаком. Угрожая. Выжидая… А потом разражаясь ливнем.

Как в наше первое Рождество вместе. Я была твердо намерена сделать все идеально, играя в домохозяйку, как всегда и мечтала. Мы вместе составили список тех, кому пошлем праздничные открытки. Это были в основном друзья и родственники Зака, но я включила несколько собственных друзей, а также семьи, в которых работала. Мы вместе выбирали открытки, хотя Зак и говорил, что те, которые предпочитаю я, либо слишком слащавые, либо безвкусные, так что мы остановились на наборе изящных открыток с иллюстрациями старых мастеров[27]. Он оставил меня подписывать их, и я так гордилась, что могу написать в каждой коротенькое личное сообщение и подписать их от нас обоих. Каждый раз, когда я выводила наши имена, это было публичное подтверждение, что мы теперь официально считаемся парой.

Зак вошел, когда я дописывала последние, готовясь добавить их к стопке аккуратно надписанных конвертов. Завтра я отнесу их на почту, чтобы они дошли до адресатов к Рождеству. Он подошел и заглянул мне через плечо. «С любовью, Аби и Зак», – написала я и повернулась поцеловать его. Но его лицо уже приняло то непроницаемое пустое выражение, в котором я начала узнавать предвестие чего-то гораздо более худшего.

Он наклонился надо мной, и я помню, как машинально дернулась в сторону, когда его рука начала опускаться. Но он не тронул меня тогда, просто наклонился вперед и взял открытку, которую я подписывала. Лоб у него нахмурился.

– Сколько ты уже так сделала? – От гнева его голос уже был холодным, как зимний дождь, ручейками стекающий по окну и, словно слезы, размывающий огни города за ним.

– Как, Зак? Я не понимаю…

– Вот так, – провел он пальцем по нашим именам, от чего не до конца высохшие чернила немного смазались. – «Аби и Зак».

Я посмотрела на него, думая, что это какой-то вопрос с подвохом, но он уже трясся от ярости. Я быстро опустила глаза на ковер под стеклянным кофейным столиком, сосредотачиваясь на сером геометрическом узоре, как будто его логика его линий сможет меня защитить.

Зак взял стопку конвертов и принялся разрывать их, выдергивая и читая открытки, а потом бросая каждую на пол и выплевывая слова «Аби и Зак», «Аби и Зак». Потом схватил меня за руку и потянул наверх.

– Никогда в жизни не ставь свое имя перед моим, – прошипел он мне в лицо, и я еле сдержалась, чтобы не стереть с кожи капельки его слюны, зная, что это разозлит его еще больше. – Глупая девчонка. Какая пустая трата моих денег. Теперь придется покупать еще открыток и ты подпишешь их снова, на этот раз с именами в правильном порядке.

А и З[28]. Я даже не подумала, просто написала наши имена в такой последовательности, потому что у меня в голове это звучало правильно. Я должна была подумать. Глупая девчонка.

Дождь стучал по стеклу, и огоньки расплывались на фоне темного неба.

Синяки на моих руках тоже были как грозовые облака, черные и лиловые под рукавами рубашки. Но я знала, что постепенно они выцветут до бледно-желтого оттенка лондонского рассвета и тогда их можно будет спрятать под консилером. Темные штормовые облака уплывут, и глаза Зака снова станут ясными, как голубое летнее небо, он обнимет меня и скажет, что меня любит, что его злость опять была моей виной, но что он меня прощает. И я попытаюсь расслабиться, разжать кулаки. Но я всегда оставалась напряжена, в ожидании…

Я становилась все более и более замкнутой, запертая за стеклом огромных окон в этой «такой престижной» лондонской квартире, отрезанная от мира снаружи.

Объявление с бросавшейся в глаза черной свастикой наверху повесили перед мэрией в Кульяке, и молва быстро разлетелась по округе.

Всех поразила подпись мэра, их избранного представителя, под этим объявлением. Многие сердито ворчали, что он слишком охотно капитулировал перед требованиям захватчиков, но те, кто имел доступ к радио или газетам, напоминали, что это теперь официальный порядок, принятый на всей оккупированной территории. Какой у него был выбор? Какой у всех них есть выбор, если уж на то пошло?