Когда на следующий день мистер Смит, борясь со сном, открыл глаза, в окно смотрело темное дождливое утро, одно из тех, которые, подобно гигантским бомбам, наполненным грязной водой, разрываются над несчастным Лондоном. При первом признаке приближения таких напастей следовало бы переводить все часы на три часа назад, чтобы люди могли оставаться в постели до тех пор, пока не истощится ярость стихий. Злоба их безгранична. Они метут, хлещут и обстреливают улицы дождем, как пулеметным огнем. Из-под каждого проезжающего колеса они вздымают фонтаны грязи; они добиваются того, что огонь не хочет гореть, а вода — кипеть, что чай оказывается чуть тепловатым, ветчина — замороженной, а яйца гарантированной свежести уже на столе превращаются в яйца обыкновенные и даже сомнительные. Они натравливают мужа на жену, отца — на ребенка и так способствуют развалу семьи. Усердные наемники смерти, они обильно сеют все болезни, какие известны нам, городским жителям, — насморк, ревматизм, несварение желудка, грипп, бронхиты, воспаление легких.

— Зонтик взял? — спросила миссис Смит. Она уже с час как встала, но казалось, что настоящая миссис Смит еще в постели, а внизу движется только ее таинственно закутанный двойник. — Ну, до свиданья. Придется тебе бегом бежать до трамвая, папа.

Папа бегом не побежал, а протрусил мелкой рысцой по Чосер-роуд и затем по следующей улице, после чего почувствовал боль в груди и вынужден был перейти на тихий ход. Раньше, чем он дошел до Хай-стрит и трамвайной остановки, края его брюк успели неприятно намокнуть, башмаки на картонной подметке (одна из выгодных покупок миссис Смит) хлюпали при ходьбе, а газета, которую он нес в руках, возвратилась в свое первоначальное состояние — бумажную массу. Трамвай, стекла которого струили воду и пар, был, разумеется, переполнен сверх всякой меры и тащил груз мокрого платья, под которым скрывались не люди, а какие-то злобные демоны. После невероятных усилий мистеру Смиту удалось набить трубку смесью Т. Бенендена и разжечь ее, а затем — непобедим дух человеческий! — он умудрился развернуть и просмотреть свою размокшую газету. Из нее он, раньше чем успел доехать до конца Сити-роуд, узнал, что обучение в закрытых школах стоит слишком дорого, что ночные клубы на Бродвее теперь не имеют таких больших доходов, как раньше, что в Бирмингеме какой-то муж перерезал горло своей жене, что в Каире опять бастуют студенты, а в Хаммерсмите какая-то женщина умерла с голоду, что в Суффолке полисмен нашел в левом носке у арестованного шесть фунтов банковыми билетами и что бубонная чума переносится на людей блохами с зараженных крыс.

Наконец он приехал на улицу Ангела, которая казалась такой ощипанной, серенькой, и со всех сторон текло, как из дырявой лохани.

Утро в конторе прошло невесело. Во-первых, все было еще непонятнее, чем вчера. Мистер Дэрсингем опять не появился и в половине одиннадцатого телефонировал, что приедет только к концу дня и просит мистера Смита «присмотреть за всем». Гоус не приходил, и теперь мистер Смит окончательно поверил, что он навсегда исчез из конторы. Мисс Мэтфилд была надменнее обычного и ужасно раздражительна. Юный Тарджис, который сумел по дороге в контору промокнуть больше всех, ходил, повесив голову, с бледным вытянутым лицом, и каждый раз пугал всех оглушительным, как взрыв, чиханием. Стэнли, сердитый на погоду, на весь мир и на свою судьбу, слонялся по конторе и всем мешал, а когда ему приказывали взяться за работу, заявлял довольно непочтительно, что работы у него нет, и мистер Смит не мог придумать, что бы такое ему поручить. На несколько запросов по телефону не удалось дать надлежащий ответ, а это всегда служит признаком неудовлетворительного положения дел. У мистера Смита было достаточно работы, чтобы заполнить утро, но сегодня его мучила какая-то странная неуверенность во всем, не радовали книги, аккуратные столбики цифр, любимый карандаш, резинка, синие и красные чернила, — ведь он не знал, что будет с фирмой! Это было все равно, что пытаться вести записи в гроссбухе, когда висишь над темной пропастью.

Час завтрака застал его за мокрым мраморным столиком в том же кафе, куда он ходил ежедневно, в ожидании обычных яиц всмятку, поджаренного хлеба и чашки кофе. Дождливого утра как не бывало, на улице даже тускло светило солнце, но казалось, что скверная утренняя погода нашла себе убежище в этом маленьком кафе, где стоял сырой туман, как будто оно отстало от улицы на целых четыре часа. Мистер Смит сидел, затиснутый в угол вместе с другим постоянным посетителем, у которого один глаз был стеклянный, ярко-голубой и с таким неподвижным, упорным взглядом, что пугал людей. Мистер Смит сидел рядом и видел этот глаз сбоку, а так как его обладатель, занятый уничтожением двух порций тушеных бобов с гренками, которые он запивал холодным молоком, во время разговора не поворачивал головы, то впечатление получалось неприятное и даже жуткое.

— Фирма, с которой мы вели дела, окончательно прогорела, — сказал человек со стеклянным глазом, подбирая несколько бобов, упавших с тартинки. — Окон-ча-тельно! Это Клэридж и Молтон — слыхали про них? Да, скверная история.

— Вот как? — из вежливости переспросил мистер Смит, подняв глаза от яйца всмятку, но тотчас снова опустив их. — А я что-то не припоминаю такой фирмы.

— Что ж, может быть, вы и не слыхали про нее, — продолжал стеклянный глаз с некоторым недоверием, — но эта фирма очень известна среди оптовых торговцев зонтиками. Она торговала частями для зонтиков — главным образом спицами, ручками и наконечниками. Если бы каких-нибудь десять или даже пять лет тому назад… да что там — если бы еще три года назад вы пришли к нам и сказали: «Я могу вам предложить спицы и наконечники на таких условиях, что Клэриджу и Молтону за мной не угнаться», — если бы вы так сказали, мы бы вас просто подняли на смех!

— Я в этом не сомневаюсь, — сказал мистер Смит очень серьезно.

— И еще года полтора назад я готов был поручиться, что «Клэридж и Молтон» — одно из самых надежных предприятий в нашей промышленности. А теперь!.. Они завязли в долгах, окончательно вылетели в трубу!

Мистер Смит мужественно выдержал взгляд голубого глаза.

— Чем же вы это объясняете? — спросил он, и не только из вежливости, ему действительно хотелось это знать.

— Молоко сегодня невкусное, — заметил его собеседник обиженным тоном. — Чем-то пахнет. Отошлю его обратно на кухню… О чем мы говорили? Ах да, — тут он уныло завращал глазом, — о Клэридже и Молтоне. Так вот: это молодой Молтон погубил дело, из-за него все пошло прахом. Года два назад фирма перешла в его руки, а он целыми днями где-то пропадал… Он, видите ли, большой любитель виски… Выдавал векселя направо и налево… уволил ни за что ни про что старейшего служащего, Джонни Фаулера. Наверное, он в тот день был пьян, — я имею в виду, конечно, молодого Молтона, а не Джонни Фаулера, Джонни капли в рот не берет. Ну и вот вам результат. Можно ли делать такие вещи, я вас спрашиваю?

— Конечно, нельзя, — печально подтвердил мистер Смит.

— Никак нельзя, — заключил стеклянный глаз. — Особенно в нынешнее время, слишком теперь все падки на наживу, слишком сильна конкуренция. Приходится постоянно держать ухо востро, не так ли? Эй, мисс! Пожалуйте сюда! Сколько с меня? И как насчет молока?