чего появился Ионеску. Он практически бежал. Широко распахнув глаза, он уставился на собравшихся и комически замахал руками, изображая сожаление, что заставил их ждать.

— Comment faire mes excuses? D’être tellement en retard est inexcusable[25], — сказал он, улыбаясь, и остановился в центре комнаты, словно ожидая аплодисментов. Не дождавшись ничего, кроме тишины, он приподнял брови и принялся переводить взгляд смородиново-черных глазок с одного лица на другое. Усы его подергивались, и он прикусывал нижнюю губу, словно с трудом удерживался от смеха.

Всем своим видом он выражал комическую обеспокоенность их недовольством: что же не так, он ведь извинился! Внезапно приняв серьезное выражение лица, он обратился к ним на английском:

— Господа — о, и дамы! Очаровательно! — Он поклонился двум присутствующим женщинам, одна из которых была американкой, а вторая — француженкой. — Значит, дамы и господа, правильно?

Он вновь заулыбался, но, не встретив поддержки, расстроенно потряс головой и продолжал:

— Вчера днем, дамы и господа, вас удостоили возможностью отослать свои бумаги — телеграммы. Да или нет?

Он вопросительно оглядел собравшихся, поворачивая голову, словно задиристая птичка. Никто не ответил, и он согласился сам с собой:

— Именно так! И какие телеграммы! Хочу сообщить вам, что вместо тех фантазий, которые были переданы на почту, во все газеты было послано следующее сообщение…

Он вытащил очки в массивной оправе, водрузил их на нос и принялся медленно шарить по карманам. Вновь приняв серьезный вид, он достал какую-то бумагу, несколько мгновений ее разглядывал, после чего с умильным видом прочел:

— «Сегодня Румыния с тяжелым сердцем сообщает о трагической гибели своего любимого сына и премьер-министра А. Кэлинеску, которого убили шестеро студентов, не сдавшие экзамены на бакалавра. Нация охвачена горем, но прилагает усилия к тому, чтобы простить это юношеское безумие».

Он сделал шаг в сторону, поклонился и передал бумагу Инчкейпу.

— Надо ли понимать, что нам вернут деньги за телеграммы? — спросил Галпин.

Ионеску тряхнул головой.

— Никаких денег. — Он потряс пальцем перед носом Галпина. — Это, как говорят англичане, урок на будущее. Вы себя очень плохо вели.

Он отошел к буфету, присел на ограждающий его шнур и стал раскачиваться.

— Как попугай на жердочке, — пробормотал Галпин.

Ионеску улыбнулся еще шире.

— Помните, — сказал он. — Вы гости нейтрального королевства. Мы мирные люди. Мы не хотим ссориться с соседями. Пока вы здесь живете, ведите себя как хорошие детки. Понятно?

Тафтон повернулся к соседям.

— И долго эта ерунда продолжается? — спросил он.

— Какие фантазии? Что на него нашло? — спросил кто-то сзади.

— Может быть, я заблуждаюсь, друзья мои? — спросил Ионеску. — Неужели здесь никто не выдумывал историй про гвардейцев на содержании у немцев? О том, что немцы планируют вторжение? Что какой-то иностранный дипломат находится под домашним арестом, потому что у него нашли чек, которым он собирался расплатиться с убийцами?

— Так фон Штайбель под домашним арестом или нет? — вмешался Тафтон.

— Он дома, у него грипп, — с улыбкой ответил Ионеску.

— Ему приказали покинуть страну, не так ли?

— Завтра он возвращается в Германию на лечение.

Вопросы посыпались один за другим. Ионеску поднялся на ноги и встревоженно замахал руками, призывая к тишине.

— Позвольте, дамы и господа. Есть еще более серьезный вопрос, который нам следует обсудить.

Лицо его сделалось серьезным, а интонация — крайне напыщенной.

— Мне сложно в это поверить, — сказал он. — Если бы я не видел телеграмму собственными глазами, то и не предположил бы, что такое возможно.

Последовавшая за этим пауза была такой долгой, что Галпин сказал:

— Ну ладно, выкладывайте.

— Один уважаемый журналист, представитель известной газеты, сочинил настолько скандальную историю, что мне неловко об этом говорить. Если вкратце, он обвинил нашего великого и славного Короля, отца культуры, отца нашего народа, в организации этого чудовищного убийства. Как нам стало известно, этот журналист болен. Он был ранен по пути из Польши. Вне всякого сомнения, у него жар, и мы полагаем, что этот бред был выдуман в беспамятстве. Другого объяснения быть не может. Тем не менее, как только он поправится, ему будет приказано покинуть страну.

Кое-кто из присутствующих повернулся к Якимову, но тот ни малейшим шевелением, ни выражением лица не показал, что связывает эту речь с чем-либо, что позволил себе отослать под именем Маккенна.

Закончив свою речь, Ионеску вновь расслабился и заулыбался.

— Уже почти три часа, — заметил Тафтон.

— Еще немного, — сказал Ионеску. — Теперь можно задавать вопросы.

— Monsieur le Ministre, — обратилась к нему американка, — вы сказали, что убийцы были студентами. Разве не возможно, что они также состояли в «Железной гвардии»?

Ионеску сочувственно улыбнулся ей.

— Chère madame, разве его величество не объявил самолично, что в стране не осталось ни единого живого представителя «Гвардии»?

— Ходят слухи, что этим убийцам заплатила Германия, — сказала француженка.

— Есть также слухи, что убийцам заплатили Союзные державы, — ответил Ионеску. — Не стоит верить всему, что болтают в кафе, madame.

— Я не хожу по кафе, — сказала француженка.

— Тогда позвольте мне пригласить вас туда, — поклонился ей Ионеску.

Тафтон вмешался в этот диалог.

— Можно ли поинтересоваться, — начал он нарочито неторопливо, — кто же казнил этих убийц — безо всякого суда, разумеется?

Ионеску вновь посерьезнел.

— Военные обезумели от горя и негодования после убийства нашего дорогого премьер-министра, схватили молодых людей и, втайне от городских властей, застрелили их на месте, — оттарабанил он.

— Это официальная версия?

— Разумеется.

— Вы в курсе, что в настоящий момент тела выставлены на всеобщее обозрение на рыночной площади? — спросил кто-то. — Вы одобряете подобное?

Ионеску пожал плечами.

— У военных здесь обширная власть. Мы не смеем вмешиваться.

— Я видел тела, — заметил Галпин. — Староваты для студентов.

— В нашей стране есть студенты всех возрастов. Некоторые проводят в университете всю жизнь.

Галпин фыркнул и посмотрел на Тафтона. Тот сказал:

— Мы напрасно тратим время.

Галпин встал, и остальные, воспользовавшись этим предлогом, последовали его примеру. Проснувшись от скрипа стульев, Якимов вскочил и налетел на Ионеску.

— Позвольте, — сказал министр, который уже не в силах был сдерживать толпу, и, отцепив шнур, пропустил собравшихся к буфету.

С трудом сдерживаясь, Якимов ждал своих спутников. Тафтон медленно поднимался на ноги.

— Пощечина добрым друзьям Румынии, — сказал он Галпину. — Игривая, но ощутимая. Все вспомнили, что Гитлер уже неприятно близок.

— Эти сволочи приняли наши гарантии уже после того, как Германия оккупировала Словакию.

Тафтон наконец встал.

— Как и поляки, — заметил он, хромая к буфету.

Вечером настала осень. Покинув ресторан при гостинице, Принглы попали из жаркого и задымленного помещения в неожиданную прохладу. Прошел дождь. Вдалеке влажно блестели купола Оперы, где было выставлено тело премьер-министра.

Гай ликовал. Он ликовал весь вечер. Было признано —