Пора возвращаться. Кто это подумал, было непонятно, скорее всего, Врубель, но его решили поддержать, на этот раз уже все.

«Ян, маяк не теряй. То есть буй этот…»

«Он в пассиве, проверить его?»

«Не сейчас, когда будем ближе. Просто следи за ним по курсомеру».

Голубое свечение, которое теперь оставалось за условной кормой, остывало. Что это был за свет такой, и кем были прозрачные, но такие сильные каплевидные сущности, по-прежнему оставалось непонятно. Они все испытывали сейчас что-то похожее на разочарование, будто прикоснулись к чему-то очень важному-нужному-интересному-существенному, как закон мироздания, но вот что-либо определенное усвоить у них не получилось. И теперь кто-то из них все уверенней соображал, что свой шанс они упустили. Это было настолько явным общемыслием, что Блез высказался:

«Будет другой шанс, другие возможности…»

«Не будет, – твердо, как гвоздь забивая, подумал Чолган. – Мы упустили… Эх, зря я пальнул, не ругайтесь, сам знаю, что напортачил. Но я же думал, может, они разбегутся… То есть разлетятся».

«И еще что-то там твердое, кажется, на нас… опрокидывалось…» – подумала Наташа. Она не могла передать это ощущение точнее. Лишь понимала произошедшее так: будто бы они пикировали с огромной скоростью, и твердая, смертельно опасная, но все же – понимаемая, намного более надежная, чем все окружающее, твердь выходила на них, и они могли бы развернуться, выправить свое падение на нее… И открыть – новую Землю?

«Бакен», – доложил Врубель. И вдруг почти вырвал управление из-под пальцев Наташи и заложил резкий, на грани возможного, рывок в сторону…

И тогда все – его, Врубеля, глазами и сознанием – разобрали, что почти увидел он.

Их бакен потому так неуверенно отзывался на их вызов, что его облепили чудовища, уже не какие-то почти эфемерные капли тускловатого, не очень чистого света, а настоящие звери – тяжелые, массивные, страшные и едва ли не вонючие, как может пахнуть только живая тварь. Они облепили бакен и пытались разодрать его когтями… И почему-то казалось, что в конце концов крепчайшая сталь не выдержит и действительно разорвется под их когтями, клювами, зубами или что там еще у них было, будто слабая бумага.

А пара этих тварей посмышленей ползла, как по канату, по дымному пси-энергетическому лучу в сторону, откуда этот луч приходил, они ползли на Землю, в тренировочный зал школы.

Рывок Врубеля оказался не очень умелым и совсем не свидетельствовал о пилотском опыте. Наташа перевела их движение относительно бакена в пологую глиссаду. «Как же мы теперь вернемся?»

Вот тогда-то они все и почувствовали, насколько устали, всеми нервами, всем существом, состоящим сейчас из четырех людей. Их единение, как частенько бывало в конце полета, лишь усиливало усталость.

«Как-нибудь вернемся, – резковато отозвался Блез. – Гораздо важнее, чтобы твари по следу пси-подпитки не прорвались на Землю».

А Наташа неопределенно, без слов, подумала о Вересаеве, ведь он, возможно, все еще пытался держать с ними связь.

Ромка потерял пси-контакт с нырнувшим в Чистилище экипажем довольно резко, вот только что он читал их мысли, ощущения, даже самые, как ему казалось, потаенные желания, и вдруг… Ничего не осталось, лишь шлем давил голову, будто она опухла от измененного состояния сознания в единении с теми ребятами, и еще дико удивляло, что с ними не было даже голосовой связи. Казалось бы, такое простенькое желание – спросить их вслух о чем-нибудь, да о чем угодно, хотя бы об оттенках цвета в стороне светлого горизонта, но нет, не было и такой возможности.

Мышцы тоже болели, будто бы он таскал тяжеленные, грузные бревна на лесоповале. Или пересыпал огромные кучи гравия простой совковой лопатой в речную баржу, или еще что-то такое же почти бессмысленное делал за счет своих физических сил, что уже давным-давно люди научились производить с помощью механизмов. Но вот для той работы, которую пытался сделать он, механизмов не было, не научилось еще человечество проводить пси-напряжения без участия кого-нибудь, хотя бы не очень сильного в этом плане, вроде него, Романа Вересаева.

Он стянул шлем. Голоса в лаборатории звучали как-то непривычно и одновременно – знакомо. Непривычно, потому что он еще не отошел от шока, вызванного способностью ментально участвовать в общем состоянии экипажа там, в Чистилище, и знакомо, потому что не было ничего удивительного в громкой реплике генерала:

– Как посмотрю, что-то у нас не вытанцовывается, верно? Вот и контакт с параскафом потерян, или я чего-то не понимаю?

– Ну да, – нехотя сообщил Генка Шустерман, на него Ромка теперь тоже должен был взглянуть, чтобы… Ну чтобы едва ли не познакомиться заново – настолько чужой для него казалась сейчас вся лаборатория.

Ребята из четвертого и пятого экипажей сидели как завороженные. По идее, им должно быть просто, они привыкли к такому вот слиянию всех в единый, общий, нераздельный ни по мыслям, ни по ощущениям экипаж. И пусть не совсем еще привыкли именно в таком, гм… наборе оказываться едиными, но это состояние не должно было их чрезмерно травмировать. А вот погляди-ка – столбиками сидят, и кажется, начни, допустим, колоть их иглой, никто ничего и не почувствует.

– Вересаев, радиоконтакта тоже нет?

– Они его почему-то убрали, выключили… Я не понимаю, что случилось.

– Шустерман? Веселкина?

– Чтобы найти звено, в котором связь прервалась, нужно очень тщательно все тестировать поблочно, – рассудительно отозвалась Валя. – А это только потом можно будет сделать, Андрон Томазович, и времени на это уйдет воз и маленькая тележка. Сейчас не до того.

– А до чего – сейчас?

– Следует держать аппаратуру в состоянии готовности, – медленно отозвался Шустерман.

– Вересаев, ты бы все-таки подслеживал за ребятами там, – посоветовал Венциславский. – Неровен час, произойдет что-то существенное, и связь восстановится.

– Сейчас, только мозги проветрю немного. – Роман потряс головой. Да, хоть связи и не было, но не выходить же из самой возможности связи, как сделал он, стянув шлем.

Зрительно экраны что-то передавали, как им и положено, хотя очень, очень туманно, неопределенно, малоразличимо. Но каплевидные сгустки чего-то, что напоминало снимки каких-нибудь, ну, допустим, привидений, которые делали любители-охотники всяких подобных историй и пересудов, можно было разглядеть.

Он снова натянул шлем. И через его пластмассовую скорлупу услышал генерала:

– Андрон, ты же докладывал, что у Колбри иное программное и приборное решение связи?

– Я здесь, генерал, – ударил в наушники голос Миры.

Ромка тут же стал нащупывать верньер звука, транслируемого из второй лаборатории. Поскольку перед ним на мини-экране шлема мелькало многое из того, что видели и начальники на большом экране, он определил эту штуковину и убрал звук до приемлемого. И лишь тогда стало ясно, что от боли этого аккустического удара он шипел злобным змеем, причем довольно громко. Поэтому Мира спросила, чуть понизив голос: