слово, обращенное к детям, стало рутинной, бесплодной попыткой изобразить чувства, которых я не испытывал. На глаза навернулись слезы, и я поспешно наклонился к дочери и погладил ее по голове, выжав из себя ободряющую улыбку. Что еще я мог сделать? Мы продолжали идти. В воздухе непрерывным саундтреком разносились крики «Уэсли! Уэсли!». Я уже совершенно охрип и не мог произнести ни звука.

– Папа? – окликнула Хейзел.

Я повернулся, чуть-чуть успокоенный ее голосом и радуясь, что дочь, в отличие от меня, может говорить.

– Да, милая?

– Да нет, ничего, – сказала она, снова погрузившись в задумчивость. – Я хотела спросить, в норме ли ты, вот только сама знаю, что нет. А значит, глупо спрашивать.

– Я стараюсь, милая. И я буду в норме, пока ты рядом.

Вы можете подумать, я имел в виду не совсем то. Но эта маленькая девочка действительно была нужна мне как воздух. И после двух дней отчаяния я начал понимать это как никогда. Волна невыносимой любви захлестнула меня, и я заплакал, как ребенок.

– Папочка! – Хейзел бросилась ко мне и раскинула руки. Я опустился на колени и прижал ее к себе, стиснув так, что ребра едва не хрустнули. И она не проявила недовольство, а попыталась ответить таким же крепким объятием. Солнце висело прямо над головами, и наши тени на миг почти исчезли.

– Мы найдем его, – сказала Хейзел, снова выглядя умной не по годам. – Мы найдем его живым и здоровым. Вот увидишь. Может, он просто заблудился.

Не в силах вымолвить ни слова, я кивнул сквозь слезы и двинулся вперед.

2

Мы ничего не обнаружили ни на том кукурузном поле, ни в окаймляющем его лесном массиве, ни на болоте, окружающем лес. До нас донеслись крики других групп – под началом Джеффа и Эвелин, под началом старых друзей, под началом полицейских. И все они сообщали одно и то же.

Ничего.

Ничего.

Никто не мог найти моего мальчика.

3

У меня не сохранились воспоминания о третьих сутках. Утро, день и вечер вполне могли бы поменяться местами; я ничего не заметил бы и не счел это в высшей степени необычным. Какое-то время солнце висело по одну сторону неба, а какое-то по другую. Я помню только момент, когда оно стояло в зените. И потому испытал полный шок, когда мама подошла ко мне и сказала:

– Пришло время ужина.

Мы стояли на краю плантации соевых бобов, только что прочесав болотистый участок леса по другую сторону дороги. Моя одежда пропиталась потом, тиной и грязью.

– Надо же. Почти стемнело, – пробормотал я.

Мама кивнула, явно приободрившись от того, что услышала ответ – я почти целый день всех игнорировал.

– Мы слишком далеко от дома, чтобы приготовить нормальную еду. Давайте зайдем в «Компас», посидим.

Я замотал головой, не дав ей договорить.

– Мама, ни в коем случае. Мы должны использовать остаток светового дня, чтобы… – Я запнулся, не зная, как продолжить, и указал в случайном направлении, в сторону фермы с огромным зернохранилищем, построенным в экостиле, в угоду последним тенденциям, и без отверстий в крыше. – Может, он споткнулся и угодил в канаву? Кто-нибудь знает, кому принадлежит вон та ферма?

Мама подошла ближе и коснулась моего плеча.

– Сынок…

– Мама, всегда трудно…

Она сжала плечо сильнее.

– Сынок…

Озадаченный маминым тоном, я посмотрел ей в глаза. Взгляд был упрям, почти как мой.

– Сейчас мы пойдем и как следует поужинаем. Детям нужно поесть. Мне нужно поесть. И тебе, черт возьми, нужно поесть.

Мама никогда не ругалась, и я опять чуть не расплакался. Грудь сдавили спазмы.

– Иди сюда. – Она обняла меня и тут же отпустила, точно так же, как чуть раньше мы с Хейзел. Я всхлипнул и уронил слезинку ей на плечо. Мама зашептала – любящим голосом, который я всегда недооценивал:

– Ты совсем измучился, Дэвид. Мы все измучились. Мы прочесывали лес до потери сил. Поиск продолжат другие. А твоим детям нужна нормальная обстановка, например семейный ужин. Не говоря уже о том, что всем нам требуется добрая порция еды. Ведь мы можем отдохнуть часок? Идем в «Компас», закажем морепродукты. Дженни, скорее всего, даже денег с нас не возьмет. Идем же!

– Но Уэсли… Как можно сидеть и поглощать вкусную пищу, не зная, что с ним? Вдруг он ранен, или… – Я не смог закончить фразу. А если бы и смог, все равно не закончил бы. – Как мы можем так с ним поступить?

– Он хотел бы знать, что мы сыты. Потому что он нас любит.

Мама взяла меня за руку и улыбнулась сквозь слезы. Я понимал, что она тоже встревожена и измучена и что она сильнее меня. Я вытер глаза и кивнул.

– Хорошо. Один час. А затем продолжим поиски.

Мама со вздохом согласилась с моим условием.

4

Действительно, Дженни и слышать не захотела об оплате. Едва мы вошли, эта почтенная матрона неопределенного возраста бросилась к нам с объятиями и заохала. Она посадила нас за большой стол в глубине зала и настояла, что подаст ужин за счет заведения. Ее муж Эд как раз в этот момент участвовал в поисках.

Я набрал закусок, чувствуя укор совести всякий раз, когда клал в тарелку очередной сочный деликатес – Уэсли любил это кафе, и мы посещали его как минимум дважды в каждый приезд к бабушке. Усевшись за стол, снова подумал, как в ночь исчезновения Уэсли я ходил во сне и проснулся среди деревьев. До сих пор я никому не признался в этом и в душе уверял себя, что два события абсолютно не связаны. Причем смутно ощущал, что нечто подобное уже случалось со мной в юности.

– Лучшие на свете креветки, – объявила Хейзел, указывая на доску с меню. – Хотя я их вообще-то не люблю. – Она выбрала одну из самых сочных, обмакнула в коктейльный соус и, причмокнув от удовольствия, принялась жевать.

– Тогда откуда ты знаешь, что они лучшие на свете? – искренне недоумевая, спросил Мейсон.

– Что ты имеешь в виду?

– Раз ты не любишь креветки, значит, ты не так часто их ешь. И откуда тебе знать, что именно эти креветки лучшие на свете?

– Глупый мальчик, – изрекла Хейзел с непререкаемой уверенностью. – Это всего лишь фигура речи. На самом деле я их очень люблю.

– Я тоже считаю, что они лучшие на свете, – внесла свою лепту мама. – А я не была нигде дальше Флориды.

Шутка влетела Мейсону в одно ухо и тут же вылетела в другое, а вот Хейзел захихикала, одновременно запихивая в