Но скоро понадоблюсь, я думаю? — спросила она.

Ее красота теперь не поддавалась никаким описаниям.

И я разрыдался.

Нападение закончилось так же неожиданно, как и началось.

Словно по всеобщему сигналу наши мучители рассеялись, их песня стала мрачной и траурной.

Деревья после их ухода стали серыми, яства исчезли, ручья сжались, ветер стих, пение прекратилось.

И мы остались одни.

И все снова стало унылым.

Мистер Воллман, преподобный Томас и я сразу же пошли вперед, чтобы разобраться, кто поддался.

Первой оказалась бережливая миссис Бласс.

По поверхности ее домашнего места были разбросаны ее сокровища: части дохлой птицы, прутики, комочки и все остальное, без хозяйки потерявшее всякую ценность.

Как выяснилось, вторым не устоявшим оказался А. Дж. Кумбз.

Бедняга. Все мы были лишь шапочно с ним знакомы. Он провел здесь много лет. Но свой хворь-ларь покидал редко.

А если покидал, мы всегда слышали его лай: «Вы знаете, кто я такой, сэр? Для меня держат столик в „У Бинли“! Я ношу медаль легиона Орла!» Я все еще слышу потрясение в его голосе, когда я сказал ему, что не знаю такого места. «„У Бинли“ — лучшее заведение в городе!» — воскликнул он. — «В каком городе?» — спросил я, и он ответил, что в Вашингтоне, и описал местонахождение этого места, но я знал этот перекресток, и там решительно не было ничего, кроме конюшен, о чем я ему и сказал. «Мне вас жалко!» — ответил он. Но мои слова его потрясли. Некоторое время он сидел на холмике, задумчиво поглаживая бородку. «Но уж высокочтимого мистера Хамфриса-то вы знаете?» — спросил он громовым голосом.

И вот его не стало.

Прощайте, мистер Кумбз, и пусть в том месте, куда вы отошли, знают про «У Бинли»!

Мы побрели мимо отрешенно сидящих на своих холмиках или ступеньках каменных домов, они рыдали, потратив столько сил на сопротивление. А некоторые сидели тихо, перебирая в уме различные соблазнительные видения и искушения, которым они подвергались.

Я чувствую укрепившуюся любовь ко всем тем, кто остался.

Семена были отделены от плевел.

Наш путь не для всех. Многие… я ни в чем их не обвиняю. Многим не хватает решимости.

Для них ничто не имеет достаточного значения, вот в чем все дело.

Не будучи уверены в том, кто оказался третьей жертвой, мы вдруг вспомнили про мальчонку.

Казалось маловероятным, что кто-то столь молодой может противостоять такому жесточайшему давлению.

Это и есть желаемый результат…

С учетом его возраста…

Альтернатива этому его вечное порабощение.

Отправляясь убедиться в его исчезновении, мы пребывали в печальном настроении, но и испытывали облегчение.

Представьте же наше удивление, когда мы увидели его: он сидел, скрестив ноги на крыше белого каменного дома.

Все еще здесь, ошеломленно сказал мистер Воллман.

Да, холодно ответил парнишка.

Выглядел он пугающе.

Сопротивление дорого ему далось.

Молодые не должны задерживаться.

Он тяжело дышал; его руки тряслись; по моей оценке, он потерял приблизительно половину своего веса. Скулы у него выступали, в воротник рубашки вместились бы две такие вдруг ставшие худосочными шеи, как у него; под глазами у него появились угольно-темные синяки. Все это вместе придавало ему какую-то призрачность.

Он был такой щекастый.

Но теперь таких щек у него уже нет.

Боже милостивый, прошептал мистер Бевинс.

Девице Трейнор понадобился почти месяц, чтобы опуститься до этого уровня.

Тот факт, что ты все еще здесь, впечатляет, сказал мальчишке преподобный.

Героическое поведение, добавил я.

Но опрометчивое, сказал преподобный.

Все в порядке, мягко сказал мистер Воллман. Правда. Мы здесь. А ты уходи с миром: ты вселил в нас достаточно надежды, которая позволит нам держаться еще много лет и принесет немало добра. Мы благодарим тебя, мы желаем тебе всяческих благ, мы благословляем твой уход.

Да, только я никуда не пойду, сказал мальчик.