- Медицинская страховка всё покрывает? - сострил Болтон.

- На восемьдесят процентов, - Нэнси была совершенно серьезна.

- Насколько понял, вы отделяете себя от людей, противопоставляете себя им. И как же вы себя называете? Постлюдьми? Сверхчеловеками?

- Людьми, - Нэнси была невозмутима.

- Умно, конечно. - И после паузы: - Это позволяет вам считать себя борцами за единство человечества?

- Это позволяет нам быть ими, - улыбнулась Нэнси.

Нэнси закрыла музей и повела его обедать. Сама она может вообще не есть. Но у них так устроено, что едят они ради удовольствия. Кстати, у них больше вкусовых рецепторов, нежели у обычных, смертных людей.

- Веками человек был ограничен в освоении космоса мизерным сроком своей жизни, - начал Болтон. С горечью: - И вот вы убрали этот барьер, но космос стал вам неинтересен.

- Наверное, это закономерно, - задумалась Нэнси. - Человек проецировал себя на пространство космоса, искал в нем решение того своего, что не могло разрешиться на Земле, и вдруг нашел то, что важнее и выше всего нерешенного, нерешаемого.

- Ну да, бессмертие это же абсолют, - согласился Болтон.

- И что здесь может добавить космос, - кивнула Нэнси.

- А те, кто осваивает сейчас другие планеты, неужели они не хотят бессмертия?

- Обзаведшимся крыльями и разными прочими жабрами этот путь заказан. Наверное, поэтому они и не любят нас. Если б они могли повернуть время вспять, выбрали бы бессмертие. Но мы же не виноваты, что открыли бессмертие уже после того, как они совершили свою генетическую трансформацию, выжав всё, что только можно, из генно-модификационной революции. А они ненавидят нас.

- Надеюсь, не дойдет до войны миров? - усмехнулся Болтон.

- Те же, кто осваивает космос, оставаясь человеком... Насколько я понимаю, они хотят сначала избыть всё свое человеческое, а потом уже перейти к бессмертию. И они правы. Наверное, правы. Но боюсь, они могут опоздать, - вздохнула Нэнси. - Да и не в этом дело. Просто не стоит вступать в вечность, становиться бессмертными, будучи уже уставшими, опустошенными, разочарованными.

Болтон думал о том, что будь у него реальный выбор, он действительно отказался бы от бессмертия? Он теперь не уверен.

- Но вы же, найдя абсолют, оседлав этот свой абсолют бессмертия, отказались от прогресса, - начал Болтон. - И прогресс еще вам отомстит. Понимаете вы это?!

- Просто прогресс теперь не в космосе, а здесь. Мы пытаемся совершенствовать бессмертие.

- Тогда, получается, вы зациклились на себе, на бесценном своем бессмертии. А те, кто в космосе - они совершают прорыв в неизведанное. Открывают, создают миры. Вновь открывают и создают себя в этих мирах. И эту жажду человеческую прорыва не заглушить. И тут неважно, с жабрами человек или без. Человек будет человеком, пока пробивается к неизведанному.

- Так бессмертие же и есть неизведанное, - ответила Нэнси. - Джон, ты же понимаешь это, находясь вне его. Но поверь, оно становится еще более неизведанным, когда ты "внутри", в бессмертии. А, вот мы уже и пришли, - сказала Нэнси. - Милое местечко, хорошая кухня и умеренные цены.

Болтон вспомнил, он действительно знал это место. Только никакого кафе здесь не было, и пруда с мостиком точно не было. Что ему Вашингтон? Он бывал здесь нечасто, приезжал ненадолго и только по делу, так почему же перехватило дыхание сейчас и так забилось сердце?

Они расположились на веранде, над самой водой. Официантка-андроид вручила меню. Нэнси сказала, что здесь превосходно готовят цесарку под сырным соусом. Взяли к тому же и по бокалу красного.

- В скольких великих текстах говорится, что всё человеческое имеет смысл, только если есть вечная жизнь, - тихий голос Нэнси. - И вот она, вечная жизнь. Моя, посюсторонняя, да? Но она настолько больше всех моих смыслов, что они теряют всякое свое значение перед ее лицом. Всё теряет значение перед этим самым лицом. И потому сама моя вечная жизнь оказалась полой. Просто я долго, наверное, слишком долго не хотела этого признавать. Хотя... а куда мне, собственно, торопиться? - Нэнси попыталась взять паузу, но у нее не слишком-то получилось. - А то, что мы так ли иначе называем истиной, высшими или, там, вечными смыслами - я до них недотягивала, будучи смертной, и точно так же сейчас недотягиваю. Не моя это мерка. Не моя планка. В смысле, не перепрыгнуть. Только бегать под нею туда-сюда, суетиться, пыжиться. Бессмертие, получается, не помогло. А я, - попробовала улыбнуться Нэнси, - выходит, я добилась права вечно размышлять о своих не слишком-то лестных для меня пределах, об ограниченности и тупиках бессмертия.

- Нэнси! Я не знаю, конечно, но мне кажется, не твоя вечная жизнь, а ты, ты! больше и глубже твоих собственных смыслов. А это уже залог...

- Примерно понимаю, о чем ты, - накрыла тонкой своей ладошкой его руку на столе, пожала, - но я много проще, и ты обольщаешься на мой счет.

- Уже нет, - ответил Болтон. - Ты теперь и в самом деле глубже смыслов. И смыслов, и этой своей вечной жизни. Просто не знаешь этого. Поверь человеку, который тысячу лет исследовал космос и, оказалось, что зря, - сказал, и чувство такое, что он сам сейчас изменил что-то, быть может, очень важное в самом себе. - А цесарка под соусом здесь действительно изумительная.

Она включила бра и сняла через голову свитер. Ее глаза в полумраке. Остренькие плечи, маленькие груди. Она могла сделать себе, заказать любое тело. Но выбрала всё вот это. Не захотела быть идеальной красавицей, отказалась от усредненной, эталонной, обезличивающей красоты. И сердце Болтона наполнилось такой несказанной нежностью. Ее юность, только-только раскрывшаяся, и сам аромат ее тела.

Они любили не слишком умело. У Болтона, он считает, сказывается возраст, а у Нэнси, скорее всего, недостаток опыта или ограничения синтетического тела.

Потом долго лежали обнявшись. Не говорили. Вообще ни слова. Да и зачем - и так им ясно, что это любовь, что их одиночество в прошлом. И там, в прошлом, оно сейчас так вот, задним числом стало вдруг поэтичным и чистым. И ему в этой жизни не осталось ничего другого, как держать ее в этом своем оберегающем объятии. А она жалеет его как смертного, что уйдет от нее в ничто, в ничего, когда настанет время -