Тони говорит ей, что чувствует себя неплохо, а когда узнает, кто в него стрелял, то почувствует себя еще лучше.

Однако в глубине души он уже это знает. Возможно, он знал это всегда.

Сценарий — Дэвид Чейз

Режиссер — Джон Паттерсон[74]

Окна небоскребов

«Все это из-за куннилингуса и психотерапии!» — Тони

«Так просто меня не убьешь, ма, — шипит Тони Сопрано на свою мать, пока ее везут по коридору дома престарелых на каталке. — Я проживу прекрасную, долгую и счастливую жизнь, чего не могу сказать о тебе!»

Ему потребовалось много времени для того, чтобы принять правду. А Ливия поняла, что сын хочет ее смерти еще до того, как он сам это понял. Она была убеждена, что он видит ее насквозь еще до того, как он ее действительно увидел. Возможно, она не знала это наверняка, но решила не рисковать и натравила на него Арти Букко, рассказав ему, что Тони организовал тот пожар в ресторане «Везувий». Тони сначала принимает Арти с ружьем за очередной ход Джуниора в войне, встречая его на парковке у «Сатриале» словами: «Ты взял их деньги?». Он все еще отрицает правду, даже услышав ее от Мелфи и ФБР.

«Клянусь, я не трогал твой ресторан, Арти, — говорит Тони после того, как Арти открывает ему свой источник. — Моя мать не понимает, о чем говорит». Вероятно, это пока самая сложная и впечатляющая ложь, которую произносит Тони Сопрано. Он изображает искренность, одновременно осознавая, что означает откровение Арти. Его мать не просто хочет его смерти, она предприняла конкретные действия для того, чтобы убить его.

Сценарий Дэвида Чейза для самостоятельного фильма заканчивался тем, что Тони душит свою мать подушкой. Версия «Мне снится Джинни Кузамано», которая заканчивалась бы убийством матери, не утратила бы своей силы. Скорее наоборот, она бы сделала сериал еще более смелым высказыванием для 1999 года. Однако в этом случае шоу потеряло бы ключевой источник конфликтов для Тони, а зрители — великолепно написанного и сыгранного персонажа. А тот факт, что монстр и тиран в лице Ливии снова умудрился избежать последствий своих поступков, придает сериалу еще более обреченный и грустный оттенок. Тони может справиться с любым противником, кроме самого опасного — того, который привел его в этот мир и должен был одарить его безусловной любовью.

К этому моменту Ливия уже стала выдающимся персонажем — и для зрителей, и для Тони. Вполне правдоподобно выглядит ее способность вызвать у себя легкий инсульт или, по крайней мере, сымитировать симптомы так же, как она сделала с деменцией. «Готова поспорить, она изображает Альцгеймер, чтобы не нести ответственность за дерьмо, которое натворила», — говорит Кармела. Выражение лица Ливии в последней сцене так же допускает разные интерпретации, как картины в офисе и коридоре Мелфи. Тони кричит, пока его уводят охранники: «Она улыбается!» Улыбается ли она гневу своего никчемного сына, искривилось ли ее лицо от кислородной маски или света, попавшего в глаза?

Этот чудесный момент становится еще более мощным от того, что к нему нас вели тринадцать часов; все было бы не так, будь у Чейза всего два часа экранного времени. Маленькие сцены вроде той, где Тони приносит Ливии макаруны, или бесконечные попытки доктора Мелфи заставить своего пациента Х поверить в реальную опасность своей матери накопились за это время в памяти зрителя. Попытки Тони сдержать свою реакцию в сцене, где агенты ФБР[75] включают ему записи разговоров Ливии и Джуниора, когда те планируют его убийство, его отчаянное и самоуничижительное признание Кармеле — все это вызывает более сильные эмоции, потому что мы наблюдаем за отношениями героев долгое время. Мы понимаем Тони, и все, что нужно сделать Гандольфини, блестяще исполняющему эту роль, это пару раз моргнуть и слегка пошевелить челюстью, чтобы мы осознали, насколько ему плохо.

В ретроспективе отношения между Тони и Ливией кажутся невероятно запутанными. Их питают тонкие психологические и сценарные детали: повторяющиеся разговоры о детоубийстве, два сна Тони о материнских фигурах (утке и Изабелле), а также идея удушения, проходящая красной нитью через весь сезон. Тони чувствует себя так, словно его мать душит его; возникающие вследствие этого панические атаки сопровождаются удушением; он собирается положить этому конец, задушив мать (поэтическое правосудие), но, прибыв на место, видит ее на носилках с пластиковой маской на лице, через которую она получает кислород («Эта женщина — странная пташка, — говорит Тони Кармела, — и всегда ею была»).

В том эпизоде, где стукач Джимми погибает в комнате отеля, а Майки Палмиси в лесу[76], Джуниору удается избежать гнева Тони лишь по нелепой случайности: окружной прокурор выдвигает обвинения против Джуниора, и его, вместе с пятнадцатью другими гангстерами, арестовывают. Это обвинения в «бумажных» преступлениях, Тони не принимал в них участия, и они не имеют ничего общего с чередой убийств, которые Тони совершил, объявив войну Джуниору. Однако он все еще остается яблоком отравленной яблони. Мы считаем, что Тони лучше Ливии, лишь потому что она постоянно всем недовольна и поступает подло. Но сценаристы (и Гандольфини) все же дают нам понять, что у Тони есть и положительные качества: любовь к жене и детям (пусть непостоянная и своеобразная), верность своим друзьям (по крайней мере, тем, кто сам сохраняет верность), привязанность к уткам, остроумие и искренность в беседах с Мелфи.

И именно Мелфи заставляет Тони понять, кто именно стоит за заговором против него. Два сеанса психотерапии в этой серии — это взрыв и ликвидация его последствий. «Не смейте даже говорить об этом», — поначалу предупреждает Мелфи Тони.