Но теперь этот медовый взгляд все туже затягивал на шее удавку, сжимал, глушил. Бестужев всегда старательно не помнил заплаканные глаза, когда очередная «из» жалась к его боку, поглаживая через тонкую ткань рубашки пылающими пальцами. Его абсолютно не волновали ее заботы. Но теперь мысли о Катерине выбивали любые другие. То ли соль, то ли лед, что-то заполнило его доверху – мучительно, болезненно, до агонии. Саша все чаще ловил себя на мысли о том, что ему жизненно необходимо требовательно зарыться рукой в короткую стрижку, оттягивая голову назад, обнажая шею. Он почти чувствовал вкус ее кожи на языке. И это поднимало волосы на загривке.

Нежный плод, но давно уже не запретный, тот, о котором он так рьяно мечтал. Годами выстроенная стена из разумных доводов качалась и хрустела кирпичной крошкой. Видят боги, когда Смоль забегала в дом из-под проливного дождя, со сбитым дыханием, искрящимися глазами и влажными каплями, скользящими по коже, он почти терял контроль. Следил за влажными дорожками от дождевой воды и мысленно скользил по ним языком, повторяя путь. Жадно, прикусывая солоноватую кожу, оставляя следы. Представлял, как берет ее прямо там, на столе, не обращая внимания на сидящих в углах одногруппников.

И сейчас Катя прошла мимо, лишь случайно мазнув краем руки по его бедру. В живот ударила горячая судорога. Твою мать.

– Иди, Павел, я догоню.

Саша дождался, пока за Одоевским захлопнется дверь, прошел к печи и, закрыв глаза, прижался к горячему кирпичу лбом. Вдох, выдох, размеренно, пытаясь успокоить гул крови в ушах. Он уже горел – не из-за жара печки, которой касался, и не из-за парилки, из которой выскочил пару минут назад, нет – Бестужев горел изнутри. А под веками ярко пылал образ Смоль, скользящей влажным языком по своей нижней губе, дразнящей, обнаженной.

Он понял, что обречен, что это никогда не закончится, когда со вздохом отвращения к самому себе дернул с бедер полотенце. Рука легла на член, пальцы дернулись, проводя по горячей коже. И ее образ в темноте ожил, опустился на колени перед ним, лукаво улыбаясь манящими губами. Прямо перед ним, у его ног. Безумие.

Саша почти почувствовал, как любопытные губы скользят по низу живота, оставляя влажные дорожки. Опускаются к паху. Она помедлит, совсем немного, замрет, в нерешительности кусая губы. Они приоткроются, а влажный язык станет дразняще выписывать по головке члена крохотные круги.

Он рычит, низко, обреченно. Рука на члене начинает двигаться быстрее, перед глазами искрят белые мурашки, но ее он видит так живо, слишком. Задыхаясь, пока импульсы удовольствия бьют по нервам, сжимая низ живота в горячих волнах. Влажно, горячо, воображение так четко рисовало, как она обхватила бы губами головку, начиная скольжение вниз, помогая себе подрагивающей от возбуждения рукой. И одна мысль об этом, четко представленная картинка заставила его с хрипом дернуться, задыхаясь и кончая. Пока нутро выворачивало наизнанку в почти болезненных спазмах. Саша дернул рукой еще несколько раз и затих, не решаясь открыть глаз.

Смоль томно облизывает губы, растягивая в улыбке, а он проводит по ним пальцем.

К дьяволу.

Он словно малолетка, дрочащий в ту же секунду, как подворачивалась возможность. И на кого? Кто стал той самой манией, от которой крыша плавно кренилась набок? Бестужев засмеялся. Надтреснуто, издевательски, пытаясь выровнять сбитое дыхание.

Как долго продержится барьер осознанности и что он сделает, когда тот рухнет?

Уже третью ночь Саша слушал ее мерное дыхание на печи, а демоны выламывали позвоночник. С сочным хрустом, в крошево. Он приподнимался на локтях и щурил глаза, прислушиваясь к тихому дому. Двое за толстой дверью, они ничего не услышат. Короб Елизарова за печью, сон настолько глубокий, что утром его будил лишь запах пищи или пинки. А Смоль вот она, совсем рядом. Его лавка стояла впритык к печи, и в лунном свете, льющемся через окно, он четко видел ее тонкую кисть, свисающую с лежанки. Просто подняться и залезть – два коротких этапа.

Он заставлял себя терпеть, закрывал глаза и вызывал в себе злобу. Чистую, плавящую злость на эту неожиданную прихоть. Он умирал сотню раз, сотню раз за одну только ночь представляя ее под собой, на себе…

Саша открыл глаза, равнодушно оттолкнулся от печи, вытирая руки о перепачканное полотенце. Он не зайдет в баню, не сейчас. Потому что там Смоль в этом ультракоротком просвечивающем полотенце. Садясь на лавку, Бестужев снова засмеялся, зарылся руками в волосы, сжимая в кулаки. А под закрытыми веками Смоль улыбалась, он проводил пальцами по ее губам.

Глава 7

Болото ей снилось. Мрачное, живое, оно тянуло к ней коряги из-под грязной воды и прятало в туманах что-то необъятно страшное. О, Смоль чуяла это собственным загривком – от подступающих волн ужаса мутило, желудок сжимался в спазме, а ноги поглощала топь, пока горящие глаза следили за нею. Из-под воды, за тонкими, свернутыми в мучительной судороге деревьями, в высоких кустах рогозника. Любое движение заставляло болото жадно сжимать свои объятия, тянуть старательнее. С ненасытной жаждой, с которой мужчина протягивает свои руки к любовнице, оно тащило ее вниз. И когда ее плечи скрылись в мутной вязкой топи, монстры начали выходить на свет.

После ночного кошмара собиралась Катя рассеянно. Дважды забывала консервы и воду на столе, не могла найти камеру, которая уже болталась на шее. И это было вполне естественно – она не любитель походов. Мысли отстраненно путались в клубок и были далеки от сборов. Чаще всего в них фигурировали коварная топь и собственная беззащитность. Идти туда было наивно и глупо, но она верила в лучшее. Когда Славик нетерпеливо выпихивал ее за двери, клятвенно пообещав поделиться носками, если Смоль промочит ноги, пути назад уже не было.

На уговоренном месте за деревней, где узкая тропинка нещадно зарастала бурьяном, их встретил деревенский мальчишка восьми лет. Кудрявый, конопатый, очаровательно растягивающий рот в улыбке, которой недоставало двух передних резцов. Он беспечно лузгал семечки и воровато пригибался. Когда Алеша заметил их – почти по-взрослому облегченно выдохнул, словно их прибытие сняло с плеч невыносимо тяжкий груз. Протянул руку с грязными обломанными ногтями, торопливо пошевелил пальцами:

– Плату вперед.

Одоевский возмущенно причмокнул пухлыми губами, цокнул языком. Но сторублевую купюру протянул – ее тут же смяли детские пальчики. Этот мальчишка – единственный шанс пробраться к ведьминым курганам, их билет к хорошим снимкам. И билет этот оказался невероятно дешевым. Удивительно. Они никак не могли подумать, что поиск проводника сожрет еще несколько дней. А может, оно и к лучшему? Выходили ребята с рассветом.

Деревенские южного болота побаивались. Да, именно оно вело к соседнему селу напрямик, полдня