За то время, что длилась ее связь с Кириллом, Белка стала получать от обновленного Дома со львами немалое удовольствие. Оно охватывало ее сразу же, как только она входила в подъезд, украшенный ухоженными живыми цветами, а потом в бесшумный, блестящий металлом лифт, а потом в чистую – раз в неделю приходила нанятая Кириллом уборщица – квартиру, где всегда стоял легкий запах кофе.

Белка специально купила в магазине на Мясницкой самый ароматный сорт и оставляла немного свежесмолотого кофе на блюдечке в кухне, и сейчас она почувствовала его запах в темноте, как только вошла в прихожую.

Свет вспыхнул так резко, что она не сразу даже осознала, что это произошло без ее усилия.

«Любит он сюрпризы!» – мелькнуло у нее в голове.

Но вместо Кирилла, к которому относилась эта мысль, перед Белкой предстал совсем другой человек.

– Прилетела птичка в гнездышко… – зловещим тоном произнесла мадам Мазурицкая. – А самца-то нету!

Белка и представить не могла, что Ленка способна произнести такие дурацкие слова, к тому же бабским, базарным тоном. Она даже решила на какую-то секунду, что, может, это и не Ленка встречает ее в прихожей, может, это ей просто почудилось из-за неожиданно вспыхнувшего света.

Но нет, конечно, не почудилось – именно начальница предстала перед нею, и если было что-то незнакомое в ее виде, то лишь выражение лица.

На лице ее застыла такая неукротимая злость, которую даже при Ленкиной природной и нескрываемой стервозности Белке все-таки видеть не приходилось.

Таким мощным был этот направленный на Белку злобный поток, что она чуть не захлебнулась в нем, как в самом настоящем водном потоке.

– Что молчишь? – с той же протяжной интонацией проговорила Ленка. И вдруг взвизгнула: – Не видать тебе больше полюбовничка! И сама сдохнешь!

Визг был такой пронзительный, что Белка чуть уши не зажала. И не сделала этого только потому, что Ленка вдруг бросилась на нее. Да не бросилась даже, а прямо-таки катапультировалась – с бешеной, неостановимой энергией ненависти. Свихнулась, точно!

Белка отпрянула, ударилась спиной о входную дверь и швырнула в Мазурицкую коробкой с птифурами. На лету коробка открылась, одно пирожное почему-то осталось у Белки в руках, остальные брызнули в Ленку. Но это, конечно, не могло ее остановить – с искаженным лицом, с кремовой блямбой на лбу она подлетела к Белке.

«Вот когда «ежик» пригодился! – мгновенно подумала та. – Хоть волосы не выдерет».

Она выставила перед собой руки, но это помогло не больше, чем бросок пирожными. И «ежик» тоже не помог – Мазурицкая вцепилась ей не в волосы, а в уши. Она рвала их в стороны, а оскаленным ртом тянулась к Белкиному горлу. Как вампир! Это было бы даже смешно, если бы боль в разрываемых ушах не оказалась такой сильной и если бы мадам не дотянулась все же до Белкиного горла и не впилась в него зубами так, как никакому вампиру не снилось. И ничего невозможно было сделать, ничего! У Белки просто не хватало сил, чтобы справиться с обезумевшей бабой.

Одно было хорошо: от всего этого ей стало так страшно, так как-то нутряно страшно, что силы ее удвоились, несмотря даже на адскую боль. А может, благодаря этой боли. Она схватила Ленку за плечи и молча, чтобы не растрачивать свои спасительные силы попусту, отшвырнула ее от себя. При этом боль в шее стала, правда, еще острее, потому что Ленка рванула ее зубами, но зато от Белкиного швырка она отлетела к противоположной стенке и грохнулась на пол.

– Дура! – воскликнула Белка.

То есть это ей показалось, что воскликнула, а услышала она только невнятный хрип.

Но выжимать из себя что-либо более внятное она не собиралась. Дрожащими, перемазанными кремом руками Белка повернула дверную ручку, вывалилась на лестницу и, забыв про лифт, помчалась по ступенькам вниз. Шея горела, уши тоже, слезы лились по лицу, но она не чувствовала, что плачет, просто все у нее внутри тряслось. Теперь уже не от страха и даже не от боли, а от ошеломляющего унижения, которое оказалось сильнее, чем боль и страх.

Белка пробежала несколько лестничных пролетов, когда наверху с грохотом открылась дверь и раздался Ленкин голос.

– Не получишь!.. – орала она. – Падла!.. Убью!.. Все равно тебя достану!

Она орала так хрипло, как будто только что чуть не перегрызла не Белкино, а свое собственное горло. Невыносим был этот крик, доносившийся словно с другой планеты, на которой человек человеку дикий зверь.

Что-то загремело по ступенькам. Наверное, какая-нибудь щетка для обуви, хотя Белка не удивилась бы, если бы Мазурицкая метнула в нее молнию. Но разбираться в этом было уже ни к чему – Белка распахнула дверь подъезда и вылетела на улицу.

«С ума сошла, с ума сошла!..» – билось у нее в голове, пока она бежала по Малой Молчановке.

Хорошо, что уже стемнело, по крайней мере, от нее не шарахались прохожие. Уши и горло горели так, что нетрудно было представить, как они выглядят. Да еще голова, наверное, расцарапана; Белка вспомнила, что сначала мадам пыталась вцепиться ей в волосы.

«Уже хоть что-то осознаю. Хорошо», – подумала она, заметив, что ее мысли приобретают связный характер.

Она остановилась. Вокруг было тихо. Свет в окнах ближних домов был жилой, домашний. Новый Арбат гудел в отдалении. Белка огляделась и поняла, что попала в Николопесковский переулок. Да, способность смотреть на мир здравыми глазами к ней вернулась. Но, может, и зря – от здравого взгляда ее охватил ужас.

Как такое может быть, как?! Она могла предположить, что Ленка прознает о наличии у супруга любовницы, могла представить, что закатит ей скандал, уволит с работы… Но что вопьется зубами в горло, этого и вообще представить было невозможно, и тем более по отношению к Мазурицкой.

Белка не раз слышала, как начальница разговаривает с мужем по телефону, однажды видела это воочию. Каждый раз тон был будничный, иногда даже раздраженный, и уж точно не слышалось в Ленкином голосе такой страстной любви, которая способна довести до безумия.

Никогда с Белкой такого не бывало. Никогда. С ней просто не могло такого быть! Она выстроила свою жизнь так, чтобы всегда находиться среди доброжелательных, открытых людей, она сознательно выбрала именно их мир из множества разнообразных московских миров, и пусть эти люди тщательно охраняли необременительность своих отношений, пусть отношения между ними были даже и поверхностными, но в кошмарном сне невозможно было увидать, чтобы кто-нибудь из этих людей попытался оторвать другому уши или перегрызть горло.

Тут Белка почувствовала, что горло уже не просто ноет, а пульсирует до ярких вспышек в глазах, и огонь в ушах не утихает, а становится таким сильным, словно их и правда подожгли. Вместе с усилением боли усилилось и осознание того, что вот она стоит посреди улицы одна, раздавленная и униженная, что чемодан остался в прихожей чужой квартиры, что вид у нее наверняка ужасный и явиться домой в таком виде невозможно, потому что произошедшего не объяснить маме, и непонятно, что теперь делать. Ни вообще – непонятно, что делать после такого унижения, – ни в частности сейчас, на ночь глядя.