Прочитав это, Гордеев удивился, но не слишком. Нельзя сказать, чтобы он ожидал именно такого поворота — предвидел, что своей карьерой господин Монахов обязан криминальной среде. Нет, но такая информация вызвала у адвоката не особый всплеск эмоций, а естественную профессиональную реакцию. Гордеев сравнил некоторые даты, и получилось, что начало активной помощи Монахову со стороны сознательных граждан Подмосковья совпало с его разводом с Милой, точнее даже — с тем моментом, когда они стали жить раздельно. Это красноречиво свидетельствовало об одном: Мила женщина была неглупая и с уродами в цепях и наколках ничего общего иметь не желала. (Хотя опять же, справедливости ради, можно было заметить, что однажды она сыграла в кино подругу главаря русской мафии в Лос-Анджелесе).

Итак, что получалось? Мог ли Валерий Монахов иметь отношение к гибели своей бывшей жены? Только в том случае, если она погибла действительно случайно — от передозировки снотворного. Потому что он, паразит такой, конечно, внес свою лепту в то, что по ночам кинозвезда спала не очень хорошо.

В кабинет постучали, и Гордеев попросил войти, здраво рассудив, что раз уж кто-то прошел в их офисе так далеко — вплоть до его кабинета, то, значит, это не случайный человек, на худой конец, шеф решил зайти, Генрих Афанасьевич, — потрепаться о погоде и последнем футбольном матче. Но это оказался эксперт-криминалист Лапшин.

Лапшин подтвердил, что на ночном столике Монаховой была бутылка из-под бренди «Наполеон» и… пустой бокал.

— Может быть, коньяка?

— В заключении сказано бренди?

— Да.

— Значит, бренди.

— Хорошо, а как быть насчет бокала? Может быть, там стоял стакан? — уточнил Гордеев.

— Что же я, бокал от стакана не отличу? — обиделся Лапшин. — Настоящий коньячный бокал!

— А что представляет собой настоящий коньячный бокал, по-вашему?

— Ну, если налить в него коньяку столько, сколько нужно, и положить на стол горизонтально, то жидкость дойдет до края, но не перельется.

— Ага, — удовлетворенно кивнул Гордеев. — Согласен. А вы можете мне его изобразить?

— Что? — поразился Лапшин.

— Нарисуйте в натуральную величину.

Добившись необходимого, Гордеев отправил в МУР факс на имя Пушкина — с этим самым рисунком.

— Хорошо, — сказал Гордеев, потирая руки. — Теперь, коллега, вернемся к отравлению. Вы же проводили экспертизу. Вы медик?

— Да, я медик, но не я изучал состав крови трупа и содержимое желудка, если вас конкретно это интересует. А в чем, собственно, вообще дело? Разве есть какие-то основания для пересмотра нашего заключения?

— Не волнуйтесь, — успокаивающе кивнул Гордеев и протянул эксперту конверт с вознаграждением. — Это вам за хлопоты… Просто родственница покойной хочет восстановить всю картину.

— Понимаю.

— Так, значит, вы медик? И вы подписали заключение экспертизы, верно?

— Да. У меня не было оснований сомневаться!

— Это то, что я хотел услышать, большое вам спасибо!

Лапшин встал.

— Это вам спасибо… — Он явно не знал, в какой карман сунуть конверт.

— А вы его в дипломат, — посоветовал Гордеев.

— Нельзя, дипломат жена проверит, — объяснил Лапшин.

— Вот видите, как в жизни! Над каждым экспертом есть еще один, свой уже эксперт. Значит, у Монаховой была передозировка снотворного, я правильно все понял?

— Ну да… просто спиртное… снотворное…

— А какое снотворное она пила, я запамятовал?

— Да просто феназепам. Но понимаете, буквально горстями.

— Странноватые привычки, да? — пробормотал Гордеев. — Ну всего вам доброго… — И уже совсем как бы невзначай добавил: — А пустые облатки от таблеток вы нашли?

— Да, — сказал Лапшин, стоя в дверях.

— Много?

— Там корзина стояла возле кровати, под ночным столиком, — для бумаг, мусора всякого, там их много валялось.

— Адекватно принятому?

— Вполне.

Эксперт уехал, и тут же перезвонил Пушкин и, не здороваясь, в своей обычной грубоватой манере сказал:

— Юра, ну чего государственное учреждение бумагами засорять? Я же сказал: стакан, он и есть стакан.

— Это бокал, а не стакан.

— А по мне — стакан.

— Понятно… Пушкин, а Пушкин? — вкрадчиво заметил адвокат. — Корзина для мусора под ночным столиком у Монаховой стояла?

— Стояла.

— А домработницы у нее не было, так?

— Не помню… Вообще-то корзина полная была — на ночь глядя-то. Правильно, значит, не было домработницы.

— И облатки от снотворного где лежали?

— В корзине.

— Пушкин, смотри, что происходит: человек глотает кучу снотворного, просто нереально много, пьет коньяк, как ты говоришь, из стакана, а облатки педантично убирает в мусорную корзину. Это как?

— Это — хорошие манеры.

— Допустим, допустим, — не стал ни на чем настаивать Гордеев. — А они где лежали — вверху мусорной корзины или внизу?

— Кто?

— Ну облатки же пустые!

— Так, — сказал Пушкин. — Корзина же полная была, мы потом каждую бумажку изучали на предмет предсмертной записки или еще чего… Внизу они лежали, я точно помню… Но как же тогда… О черт!!!

— Пушкин, рот на замке, понятно?

— Да я…

— Рот — на замке. Следствие официально закрыто.

После этого разговора Гордеев позвонил в ресторан «Пушкинъ», который с легкой руки Турецкого их компания облюбовала уже довольно давно[1], и попросил знакомого метрдотеля устроить ему встречу с сомелье. Он знал, человек, отвечавший в «Пушкине» за карту спиртных напитков, был асом своего дела. Метрдотель сказал, что перезвонит. Перезвонил через четверть часа и тут же передал трубку сомелье. Его звали Даниэль, он говорил с легким французским акцентом. Гордеев договорился с ним о встрече в «Пушкине» через двадцать минут. До «Пушкина» на машине было — рукой подать.

Даниэль был крепким молодым мужчиной лет тридцати пяти с длинными черными волосами и высоким лбом. Он предложил Гордееву присесть за столик и выпить минеральной воды «перье».

— Если я правильно понял, вам нужна профессиональная консультация, верно? Уж простите, я не пью на работе. — Он засмеялся: — Понимаю, как это комично звучит… Впрочем, вы, конечно, можете заказать все, что хотите.