Для истории не так уж важно, что она вышла замуж за того же мужчину, с которым ее родители пытались свести ее сестру. Что связь с респектабельной семьей оборотней была важнее, чем ее чувства.

Еще несколько мгновений мы стоим там, уставившись на кадры. На фотографии в ратуше она улыбается, обнимая моего отца, но мне всегда казалось, что она выглядит неловко, в ней сквозит отчаяние. Она была так напугана тем, что то, что случилось с ее сестрой, случится и с ней, что делала все, что хотели ее родители.

Я вздыхаю и переступаю с ноги на ногу. Не знаю, как смогу заставить Элизу понять риски, которые были на кону тогда и преследуют нас сейчас.

— Тебе помочь?

Указываю на стопку тарелок, которые, вероятно, тяжелеют с каждой секундой в руках Элизы, приподнимая бровь, возможно, слишком резкая смена темы. Не знаю, сколько она стоит здесь, разглядывая мои семейные фото, но, вероятно, нам не стоит задерживаться здесь слишком долго.

Она начинает качать головой, а затем передумывает и передает их, вздрагивая от каждого слабого звука, который они издают, когда цокают друг к друга.

— Я подумала, что сейчас достану их из хранилища и ополосну, чтобы все было готово к приему гостей. Дианна сказала, что здесь есть несколько скатертей. Я собиралась отдать их в химчистку.

— Я могу показать тебе, где мы их храним.

Киваю, беру стопку тарелок и мысленно закатываю глаза. На самом деле, я должен был бы взять за правило помогать в чем угодно буквально кому угодно другому. Но я ничего не могу поделать с тем фактом, что меня просто тянет к ней.

Я веду ее по коридору к бельевому шкафу, открывая дверцы, чтобы показать, как там все устроено.

— Осталось столько приготовлений к свадьбе, — Элиза вздыхает, следуя за мной. — Я чувствую себя немного неловко. У Логана могла бы быть грандиозная свадьба, тщательно спланированная. Но сейчас все кажется таким поспешным. Если бы у нас было больше времени, я могла бы сделать лучше.

— Они бы не стали настаивать на этом. Думаю, что его будущие родственники беспокоятся, что он струсит.

— Если он может струсить, это еще одна причина отложить свадьбу. Я бы не хотела, чтобы он женился, а потом пришлось пройти через… — она бросает на меня быстрый взгляд. — ну, через то, что и мы.

Чувствую, что должен согласиться с ней, сказать что-нибудь о том, каким болезненным может быть развод, особенно, как наш, и я надеюсь, что моему младшему брату никогда не придется испытать этого.

Но это кажется неискренним, и я не могу заставить себя сказать что-либо из этого. Не тогда, когда я ни о чем не жалею.

Я промычал, не отвечая. Она болезненно близка к сути, но, возможно, слишком близка, чтобы понять, как именно все связано. Разговор стихает, когда Элиза продолжает идти по коридору, обдумывая сказанное.

— Я не до конца исследовала верхний этаж. Имею в виду, я не часто бывала в доме, за исключением тех случаев, когда Эйден и Лора хотели устроить киномарафон, потому что телевизор у Лоры действительно маленький.

Она замолкает, и когда я оборачиваюсь, Элиза смотрит не на шкаф для белья, а напротив него.

На двери все еще неровно наклеено несколько наклеек с моим именем.

Она не останавливается, не спрашивает, ничего такого, просто кладет руку на дверную ручку и входит внутрь, петли скрипят, когда дверь распахивается.

Я ставлю охапку тарелок на полку в бельевом шкафу и следую за ней.

Элиза стоит в центре комнаты, медленно поворачивается, разглядывая все вокруг. Выцветшие голубые стены, маленькие фигурки, выстроенные в ряд на полках, старая одежда, все еще сложенная в корзине для белья, которую так и не разобрали.

Тут совсем ничего не изменилось.

Ничего не тронуто, а сейчас я живу в комнате для гостей внизу. В некотором смысле комната напоминает мне то, как оставили нетронутым офис моего отца после того, как он умер, дверь просто закрылась, и все осталось по-прежнему. Это похоже на памятник гораздо более молодой версии меня, парня, который никогда не уходил из дома и не задавал вопросов своим родителям.

Я даже не осознаю, насколько потерян, глядя на все, на частички себя, которые оставил позади, даже не задумываясь. Банка, полная фломастеров, стопка видеокассет, некоторые из которых все еще лежали в выцветших картонных футлярах, лист с временными татуировками, наполовину пустой, стопка футляров для компакт-дисков, некоторые из них открыты и разбросаны по комоду, потому что ни один из дисков не лежал в нужном футляре, а половина пластиковых петель была сломана.

— Твоя старая кровать? — спрашивает Элиза, и ее голос переносит меня на десять, двадцать лет назад.

Я моргаю и чувствую, что жил жизнями трех разных людей — человек, которым я был со своей семьей, кем я был, когда был только с ней, и человек, которым я был, пока был один.

Смотрю на Элизу сверху вниз, на то, как она поворачивается и садится на край кровати.

— Да, простыни с Бэтменом и все такое.

— Боже мой. Я никогда не знала, каким ты был придурком, — дразнит она, морща нос с улыбкой, которая снова разбивает мне сердце.

Не думал, что у нас когда-нибудь будет такой момент, и теперь я не знаю, что с этим делать.

Я почти сажусь на край кровати рядом с Элизой, но умудряюсь остановиться прямо перед ней.

— Ну, не мог же я позволить тебе узнать, насколько ты была не в моей лиге.

Она закатывает глаза на мою самоуничижительную улыбку, но этот момент захватывает меня сильнее с каждым вздохом.

— Ты должен перестать флиртовать со мной, — издевается она, но улыбается так широко, что сомневаюсь, что она в это верит.

Элиза смотрит на меня большими карими глазами. Я одновременно в ужасе от того, что происходит, о чем она думает, и отчаянно хочу узнать. Она бросила меня, и я не хочу, чтобы она знала о тех воспоминаниях о ней, за которые я держался. Не могу сказать, пытаюсь ли я найти в ее глазах намек на надежду относительно того, что это значит.

Боже, даже не знаю, что это значит.

Возможно, дело в том, как проникают лучи послеполуденного солнца, прокладывая одинаковые выцветшие дорожки на ковре и мебели, подчеркивая теплый рыжий оттенок ее волос. Возможно, так уж получилось, что Элиза и мой дом — это миры, которым никогда не суждено было столкнуться. Но вот они здесь, и если я