Никому нельзя верить, никому! Босой понимал эту истину не мозгом, не разумом — всем больным своим, изможденным нутром. Как чувствует холод открытая рана, так и он чувствовал. Никому. Ни Гуссейну, хитрому сладкоречивому азеру, который клянется ему в верности и льстит при каждом удобном случае, ни Антону, который открыто говорит, что Босой развалил общину, что рано или поздно на гнилой запах придут варяги и всем будет плохо. Даже Паяле он не верил, хотя знал его без малого двадцать лет, хотя был Паяло его личным охранником, а теперь еще и норовил сойти за заботливую мамашу. За регента при бессильном и выжившем из ума короле.

— Ты с кем там был? — коротко и зло спросил он.

— С Болеком и Лёликом, — выдавил из себя Колотуха.

— К восьми чтоб был у входа в этот «Арбат»! Ты что, не понял, что Арбат — это Москва? Они же таким дуракам, как ты, нарочно «маяк»[7]дали!

Колотуха молчал.

Босой повернулся к Паяло.

— И Батона, падлу, найди. Пошли за ним Индейца с Дюшесом. Его тоже к восьми туда же!

Через минуту Колотуха выскочил на крыльцо, словно ему кто-то дал под зад. Болик с Лёликом, ожидавшие своего бригадира на скамеечке, поднялись навстречу. Колотуха что-то бросил им на ходу, все трое тут же испарились со двора. Следом за ним вышел Паяло. По-хозяйски осмотрелся, подозвал скучающего у ворот Дюшеса, передал указание хозяина, и тот тут же отправился его выполнять.

А Босой заперся в комнате, достал из укромного места шприц и вмазался дозой «герыча»[8]. Это была его тайна, потому что наркот не может быть Смотрящим, да и вообще не может иметь авторитет. Не потому, что блатные осуждают наркотизм или заботятся о здоровье коллег: просто нарк за дозу сдаст ментам всех с потрохами…

После укола он взбодрился, распрямил сутулые плечи, тусклые глаза заблестели. Он дал несколько звонков, немного отдохнул, обдумал все и решил, что лучшая защита — это нападение. В конце концов, Каскет не Карл Маркс, его все знать не обязаны, тем более, что новое поколение и Маркса не знает. Прибыл в Тиходонск, не объявился, точку свою не засветил, вот на него и наехали, как положено. А Фома Московский уже после того позвонил… Так что, местные по всем понятиям правы!

Ровно в семь двадцать довольный собой Босой вышел из дома. Жара начала спадать, с Дона тянуло свежим ветерком. Если окна открыть, то и «кондер» не нужен… Правда, вонь да комары… Но это дело привычное…

Додик подогнал машину к крыльцу, проворно обежал длинный капот и распахнул перед Босым дверцу. Отъехали в сторону ворота, «мерседес-600» выкатился на улицу, в два захода втиснул в узкую проезжую часть большое черное тулово. Впереди, на выезде из «Шанхая», уже ожидал джип с бойцами личной охраны.

Машины миновали стелу Победы, повернули направо, проехали мимо института с тусклыми окнами, свернули на Магистральный проспект и, подрезая другие автомобили, помчались в сторону рынка.

* * *

Батон был мрачен. К одной головной боли, имеющей чисто физическую или, точнее, химическую причину, добавилась другая.

— Вот хрен кульгавый! Опять начнет слюной брызгать, типа я все дело провалил!

Сидящий за рулем Механик сочувственно кивал, как и подобает личной «торпеде» шефа. А шефом для него был Батон.

Батон обернулся к заднему сиденью, где восседали Дюшес и Индеец.

— И чё там такое случилось, а, брателлы?! Ну, ввалили трендюлей этому идиоту, Колотухе… А я тут причем?

От Батона дико несло перегаром и отрыжкой. Даже видавшие виды «брателлы» морщились и отворачивались. Батон этого не замечал. Он все еще был под «газом».

— Ну, растолкуйте вы мне, вы ж с ним рядом от рассвета до заката, брателлы! Чего он подорвался, как в жопу клюнутый? Сам хочет «Арбат» на уши поставить? Кривулями своими дрожащими, да? Завтра я бы взял бригаду…

— Заткнись, алкаш! — сдвинул брови Дюшес. — Ты на кого бочку катишь? На Смотрящего? Или сам в бочку захотел?

Дюшес и Индеец не очень почтительно относились к Босому. Зато с Батоном, не просыхающим вторую неделю и воняющим, как хорек, у них было полное взаимопонимание. Но они были личными «торпедами» шефа. А шефом для них был Босой. Значит, пока Босой при власти, надо держать его сторону. Или самим можно поплыть по Дону со скрученными проволокой за спиной руками…

— Чё?!

— Через плечо! Или не понял, какой косяк упорол?!

— Да то ж не я! То ж Колотуха! — пьяно заорал Батон. — Колотуха, вон, такой же тупоголовый! Дело просрал, через меня переступил, к Босому побежал жаловаться! Сегодня же его урою! Сдал меня, скотина!

— Колотуха тут ни при чем, это Жора Каскет ему башку отбил! — мрачно уточнил Дюшес.

Батону уточнение не понравилось.

— Про Каскета лучше молчи! Что это еще за фигура? Ни слова! Не то тоже под раздачу попадешь!

Перегнувшись через сиденье назад, он дернулся в сторону Дюшеса, пытаясь схватить его за отворот куртки. Был бы трезвее — может, и схватил бы. Но тут машина резко затормозила, Батон не удержал равновесие, тяжело ударился боком о переднюю панель.

— Харэ, приехали! — объявил Механик и первым выскочил из машины.

Перед «Старым Арбатом» уже стоял «шестисотый» Босого и еще несколько крутых пацанских «точил».

На середине проезжей части толклись кружком и тихо «терли базар» шестеро крепких коротко стриженных парней из личной гвардии Смотрящего.

— Да пробили уже его, — оглядываясь по сторонам, рассказывал Круглый. — Коронованный московский вор, из столицы не бежал, а приехал по собственной воле… Это он устроил «мандариновую ночь» в Мытищах, когда черных с рынка изгнали… Там и трупы были, и без вести пропавшие, а ему все с рук сошло…

У входа прислонились к стене избитые Колотуха, Болек и Лёлик. Вид у них был невеселый. Рядом стоял Паяло.

— Ну, чё ждете, пацаны? Без меня стрёмно зайти пообедать, а-а?

У Батона заплетался не только язык, но и ноги. Покачиваясь, он подошел к Паяле, стоявшему перед самой дверью, развязно хлопнул по плечу.

— Стрёмна-а? — повторил он.

— Не скалься, — сдержанно ответил Паяло. — Становись и жди. Босой даст сигнал, зайдете вчетвером на разбор… А может, все по-другому повернется…

Широкоскулое лицо его напряжено и чем-то походит на боевой барабан с туго натянутой кожей.

— Старикан один там, что ли? — Батон сплюнул на асфальт, покачнулся.

— Один. Сказал, будет с Каскетом раз на раз толковать…

— Е…ть-копа-а-ать!! Босой на всю голову заболел, точно!

Батон рассмеялся, постучал себя ладонью по лбу. И тут же резко, как это бывает у пьяных, оборвал смех и недоуменно уставился на Круглого.