и правда не было к ней вопросов, кроме, разумеется, одной мелочи: зачем ей пересекать по несколько раз в день границу гетто и всегда через разные блокпосты?

Друзья Ирены в гетто голодали. Цены на контрабандные продукты питания были астрономическими, притом что евреям не разрешалось иметь на руках больше нескольких тысяч злотых[105]. Вдобавок охрана становилась все более жестокой. Часто, хотя и в основном по ночам, слышались выстрелы и крики, эхом отдававшиеся от стен в ночной тиши. «Насилие — дикие, животные «забавы» — было ежедневной реальностью», — с негодованием сообщали подпольные варшавские газеты[106]. По утрам мертвые тела лежали на улицах, их складывали друг на друга, прикрывая камнями и старыми газетами, ведь тряпье, служившее им одеждой, было нужнее живым.

Друзья Ирены своими глазами видели, как голодающие дети ежедневно умирают от тифа, болезни, от которой существовала вакцина[107]. Часто погибали ее друзья. Большая статья в газете «Информационный бюллетень» (Biuletyn Informacyiny), издаваемой Сопротивлением, сообщала, что в 1941 году «плотность населения [в еврейском квартале] была невероятной[108]. В одной комнате в среднем проживало по шесть человек; иногда, впрочем, число их доходило до двадцати… Невиданная перенаселенность привела к ужасающим гигиеническим и санитарным условиям. Повсюду царят голод и нищета». Генерал-губернатор Варшавы похвалялся тем, что голод является частью официальной политики: «Евреи умрут от голода и нищеты, и окончательным ответом на еврейский вопрос станет кладбище»[109] [110].

Разумеется, Ирена тоже занималась «контрабандой». Она была вынуждена приходить в гетто все чаще, потому что за один раз пронести удавалось совсем немного. Иногда это были продукты, иногда деньги. Время от времени она приносила с собой кукол, сделанных бывшим профессором Варшавского университета доктором Витвицким, для самых маленьких обитателей приюта доктора Корчака. Иногда, если позволяли условия, — несколько флаконов с вакциной для того, чтобы передать Але Голуб-Гринберг и Еве Рехтман. Цена была высока: если сначала тех, кто попадался, ждали арест и часто отправка в концлагерь, то к зиме нацисты подняли ставки и объявили, что в случае оказания помощи евреям — особенно передачи им продуктов — ответом будут массовые казни.

Друзья Ирены в гетто организовались так же быстро и уверенно, как и их товарищи и сограждане в городских муниципальных службах. Все они были социально ориентированными и идеалистически настроенными молодыми людьми, которых уже долгое время связывали узы дружбы и общего дела, и они решительно откликались на нужды людей. А нужды были ужасающими. Однажды утром в центр помощи беженцам прибежал восьмилетний ребенок, еврей. Он потерял рассудок. Когда его уносили воспитатели, он, не переставая, кричал: «Я хочу грабить, я хочу воровать, я хочу есть, я хочу быть немцем!»[111]. Каждый день навещая Адама, Ирене приходилось осторожно переступать через тела детей, умерших от голода или болезней.

Если на «арийской» стороне доступ к ресурсам и прикрытие Ирене и ее сотрудникам обеспечивали городские социальные службы, то в гетто действовала своя организация — созданный еврейским сообществом проект помощи сиротам под названием CENTOS (Centralne Towarzystwo Opieki nad Sierotami), руководил которым профессор психологии и адвокат, доктор Адольф Берман. Все более важной фигурой в CENTOS становилась подруга Ирены, Ева Рехтман[112]. Казалось, что в гетто она знает каждого. Ева руководила молодежным центром на улице Сиенна, 16, в одном из самых богатых и оживленных районов еврейского квартала, где находились детская больница и приют доктора Корчака[113].

В госпиталях и центрах помощи беженцам персонал ежедневно вел борьбу с болезнями и голодом. Но не всем в гетто приходилось так страдать; это не касалось особенно тех, кто жил в привилегированных районах гетто. Когда почти полмиллиона его жителей ослабевали от голода, местная «аристократия» — богатые промышленники, члены юденрата, командиры еврейской полиции, владельцы ночных клубов, высокооплачиваемые проститутки, общим числом около десяти тысяч человек, — буквально устраивали пир во время чумы. Всего в гетто было больше шестидесяти ночных клубов и кафе, и «вечерние оргии», по словам историка гетто Эмануэля Рингельблюма, «шли, не переставая»[114]. В доме на улице Сиенна, где работала Ева, помещалось одно из таких заведений, где выступления ансамблей сопровождало шумное пение посетителей.

Ала, пожалуй, лучше других знала, что собой представляли эти дикие вечеринки и ночные клубы в гетто. Как и ее муж Арек, ее мать и отец были известными еврейскими актерами и театральными режиссерами. Но самым знаменитым членом их семьи была кузина Алы по браку Вероника — Вера Гринберг, — больше известная в Варшаве как знойная актриса кабаре под сценическим псевдонимом Вера Гран. Мурлыкающие, эротичные песенки Веры еще до войны сделали ее звездой, и в гетто к 1941 году она была уже легендой. Офицеры гестапо, элита юденрата и даже эсэсовцы собирались в накуренных залах кафе Sztuka в доме под номером два по улице Лешно в нескольких метрах от ворот гетто, чтобы послушать в ее исполнении проникновенные песни о любви. Ее дуэты с Владиславом Шпильманом, чей образ увековечил фильм «Пианист» Романа Полански (основанный на воспоминаниях Шпильмана), собирали большую благодарную аудиторию, включая доктора Хирцфельда и Йозефа Зисмана, завсегдатаев этого места. От кафе было рукой подать до переехавшего в гетто главного отделения госпиталя из Чисте, теперь находившегося в доме номер один по улице Лешно. Многие доктора и медсестры приходили в кафе после работы, поэтому развлечения и социальная работа не всегда были друг от друга отделены[115]. Развлечения для богатых жителей гетто были основным способом сбора средств на благотворительность. Подростки из молодежного центра Алы играли на сцене пьесы для богатых посетителей, а на вырученные от продажи билетов деньги покупали на черном рынке еду и лекарства для детей. Когда приюту доктора Корчака понадобились средства, Ала убедила знаменитую кузину своего мужа спеть в благотворительных целях, и, как всегда, Вера собрала большой зал благодаря своей привлекательности и таланту.

«Пойдем со мной, — улыбаясь, убеждала Ала Ирену, — проведи ночь в гетто и посмотри, что происходит в кафе Sztuka». Как могла Ирена ей отказать? По меньшей мере дважды Ирена принимала рискованное приглашение своей подруги. Разумеется, это было запрещено, и попадись она там, ее могли казнить. Но Ирена и так рисковала по несколько раз каждый день, поэтому в том, чтобы рискнуть в очередной раз и провести вечер с друзьями — и с Адамом, — не было ничего особенного. В 1941 году такие смелые импульсивные порывы все еще будоражили ее и заряжали энергией. Личная опасность по-прежнему казалась Ирене чем-то абстрактным.

В дымном полумраке кафе до нее