доносились песни Веры. Было приятно видеть, как Адам вновь улыбается. В гетто он улыбался нечасто, хотя с тех пор, как он начал преподавать в одном из молодежных центров, нависшая над ним тьма постепенно рассеивалась. Из своего волонтерского центра на Электоральной улице, 24, Адам кормил голодающих детей. Также он присоединился к Сопротивлению и распространял подпольные издания из близлежащего убежища. Беспокойство за них обоих — и Адама, и Еву — не давало Ирене спать по ночам. Оба по-своему боролись с отчаянием. Но Ирена заметила, что Адам перестал повторять, что жизнь в гетто не стоит того, чтобы жить, и стал более осторожен. Еве, когда она погрузилась в работу, тоже стало гораздо лучше. Работа спасала их обоих — работа и преподавание.

Когда Ирена была в ночном клубе, разворачивающиеся перед ней сцены ее просто ошеломили. Смеющиеся официанты разливали шампанское по бокалам гостей. Шампанское в гетто? Поверить в это Ирена смогла, только сделав первый глоток. Вокруг в суетливом водовороте кружились легкомысленные женщины в элегантных довоенных платьях, скользили вдоль маленьких столиков, раздавался звенящий пьяный смех, и кто-то поставил перед ней закуску из лосося. Где-то в толпе она заметила еще одного старого друга, еврейского актера Йонаса Туркова, чья талантливая супруга Диана Блюменфельд была одной из звезд заведения[116]. Ирена на мгновение вытянула шею, пытаясь рассмотреть его, но потом решила просто слушать. Пока Вера напевала что-то о несчастной любви и вечной тоске, Ирена как зачарованная смотрела на мир вокруг себя. «Все они плачут, — подумала она про себя[117]. — Все. Но не о том. Когда они уходили, гардероб в фойе был заполнен теплыми шубами, тогда как снаружи от голода и холода погибали дети. Когда ее рука коснулась руки Адама, он крепко сжал ее. Слова были здесь излишни.

Голос у Веры был чарующим, к тому же она была весьма хороша собой. Однако Ирена видела под этой блестящей оберткой готовую ужалить порочную женщину. Вера Гринберг была одной из тех, кто стремился выжить в гетто любой ценой. До друзей Ирены уже доходили слухи о предательстве звезды. Вера пела не только в гетто. Она также была главной достопримечательностью кафе Mocha на Маршалковской улице на «арийской» стороне, где развлекала увлеченных ею немцев. Но она не просто заигрывала с гестапо. Вера, как говорили, была частью группы евреев, сотрудничавших с оккупантами с целью лишить соседей и так все более сокращавшихся источников существования[118]. Со временем это предательство будет стоить жизни одной из подруг Ирены.

После этих «беззаботных ночей» днем Ирена вздыхала с облегчением, видя подростков из молодежного кружка, чей дух товарищества был ничуть не менее вдохновляющим. Однажды Ирена прибежала к Еве, едва дыша от волнения. Ее щеки покраснели от студеного ветра той особенно знаменитой холодной зимы. Иметь в гетто теплое пальто было настоящим благословением. Поздоровавшись, Ирена широко улыбнулась и сняла пиджак, показывая Еве, что она принесла, и та засмеялась при виде подарка. В тот день Ирене удалось пронести через блокпост три дозы вакцины от тифа. Иногда она проносила их в сумке с двойным дном. Иногда, как сегодня, в бюстгальтере с маленькими кармашками. У многих женщин сейчас были такие. В Варшаве того времени ходила шутка, что грудь у полячек после прихода немцев увеличилась вдвое.

Хлопая в ладоши от радости, Ева собрала внеплановое совещание. Они столкнулись с серьезной моральной дилеммой. Кому передать вакцину?[119] Ева опросила больше десятка молодых людей, в основном подростков и детей. Для них это решение было вопросом жизни и смерти, и Ева решила, что выбрать они должны сами. В наступившей тишине они обсуждали кандидатов и наконец выбрали троих. Дозы, решили дети, должны получить двое мальчишек, чьи родители умерли, и теперь они самостоятельно ухаживали за младшими братьями и сестрами, а также девочка из молодежного кружка, которая по ночам нянчила больных тифом ползунков, сама подвергаясь серьезной опасности.

Каждый день в гетто Ирена виделась с Алой, Евой и Адамом, а также с двумя старыми друзьями по кружку доктора Радлиньской Ракелью Розенталь и Йозефом Зисманом. Именно эти пять студентов и социальных работников, а также пожилой доктор Корчак стали ядром еврейского кружка Ирены.

Ракель работала на улице Павиа, всего в квартале к югу от Алы, и Ирена ни разу не встречалась с одной из них, чтобы потом не зайти поздороваться с другой. У Ракели был свой молодежный кружок, один из самых крупных и оживленных в гетто. На улице Павиа проживало больше двадцати пяти тысяч человек. Этот район еще до оккупации традиционно считался еврейским. Ракель работала с несколькими десятками молодых добровольцев, оказывая любую социальную помощь. Харизматическое обаяние Ракели и ее несгибаемое даже в гетто чувство юмора были причиной популярности ее кружка. Семья ее жила в одном из больших многоквартирных домов в том же районе, с детства окружая ее любовью, и Ракель твердо верила в силу детского смеха[120]. Мать маленькой дочери примерно того же возраста, что и Рами Алы Гринберг, Ракель организовывала игровые группы и импровизированные развлечения для маленьких детей из гетто. Но также все знали, что за улицей Павиа, где она работала, закрепилась мрачная слава. Именно ее имя дало название находившейся на углу гестаповской тюрьме Павяк, одному из самых страшных мест Варшавы.

Йозеф возглавлял молодежное общество на улице Огродова, считавшейся «гетто в центре города», совсем рядом со штаб-квартирой столь ненавистной еврейской полиции, и Ирена доставляла контрабандные припасы также и своему старому сослуживцу по социальной работе. До оккупации Йозеф считался в городе известным адвокатом, и не раз Ирена коротала время вместе с ним в коридорах суда, облокотившись на перила и обмениваясь шутками. Йозеф обычно защищал тех, кого незаконно выселили недобросовестные домовладельцы, а Ирена была одним из его любимых свидетелей. Она наслаждалась восстановлением справедливости и, как со смехом говорил Йозеф своим коллегам, могла быть очень убедительной. Между судебными слушаниями Йозеф рассказывал ей о лучших ночных клубах Варшавы, будто Ирену это могло заинтересовать[121].

Ныне адвокаты из гетто вызывали у Йозефа отвращение. Среди полицейских было немало адвокатов и даже судей, ушедших на новую службу в основном из корыстных побуждений и из-за финансовых возможностей[122]. Многие члены еврейской полиции, отчитывающиеся напрямую перед гестапо, приобрели печальную известность из-за взяточничества и жестокости. Сотрудники полиции патрулировали стены гетто, забирая жителей в соответствии с необходимыми квотами на трудовые работы, частенько не гнушаясь обчищать их карманы не хуже обычных грабителей.

Йозеф делал