После похорон Лутов вернулся в Крым. До самого отъезда отец с дочерью не обмолвились ни словом: и пройдут годы, прежде чем они встретятся вновь.

Через две недели после погребения настал ее день ангела. Мать, думая, что Анна еще спит, зашла в спальню дочери, когда в небе светало, и оставила большой, грузный сверток, обернутый бежевой бумагой.

Как только маменька вышла, девушка принялась распаковывать подарок. Под крышкой обитой бархатом коробочки с ручкой, точно у саквояжа, оказалась французская фотографическая камера. Кроме аппарата футляр содержал аккуратно уложенные на бархатные подложки: треногий складной штатив, ящички с химическими препаратами, всевозможные объективы, шнур, предназначенный для открытия крышки объектива на расстоянии, и толстую книгу, озаглавленную «Основы фотографии».

Первый снимок изображал саму Анну, стоявшую возле туалетного столика в спальне; позади фотографического аппарата в высокое окно вливался солнечный свет. Падавшие на Анну ранним утром лучи были яркими, горячими, долгими. Неопытность и пыл новообращенной помешали девушке продумать освещение и светотень, а потому на снимке она выглядела словно парящей в размытом четырехугольнике, выступавшем из тьмы окружавшей его неосвещенной комнаты, неясные очертания предметов и углов которой сливались с краями снимка. Белое платье оказалось выдержано перед камерой чрезмерно долго, так что на одеянии было не различить ни малейшей детали рисунка, и казалось, будто от ткани исходит собственное свечение.

Девушке исполнилось шестнадцать. Волосы Анна стянула на затылке в греческий узел, лицо вышло очень отчетливо. За спиной она держала руку со шнуром и изо всех сил старалась как можно дольше сохранять неподвижность, чтобы не вышел размытым снимок. Вскинула голову. Глядела гордо и радостно, смотря снизу вверх, и глаза ее увлажнились от усилий смотреть на солнце не мигая, а губы оставались стиснуты от усилий удержать смех.

Для проявки Анна выбрала угол в погребе, уговорив мать приобрести черный войлочный занавес и пристроить позади кадушек с солеными огурцами до земли; запах реактивов и негодующие крики Анны отпугивали всякого, кто осмелился бы пробраться за покров, пока юная искусница проявляла дагеротипы. Девушка делала снимки развешанных по всему дому полотен отцовской кисти, которые Лутов писал всякий раз, когда дочери исполнялся очередной год, и едва не устроила было аутодафе из холстов и осенних листьев, уничтожив их, как было заведено у садовника, на ноябрьском костре. Нахмурившись, мать глядела из окна и не вмешивалась, однако садовник отказался жечь картины, заявив, что лучше увезет их в село, к брату, так холсты попали на рыночный прилавок и сгинули по дешевке.

Вместо пропавших работ Лутова Анна развесила автопортреты и дагеротипы матери. Снимки прислуги девушка хотела повесить в передней, однако мать запретила, и работы разместили в людской.

С первым снегом Анна отправилась на кладбище и сфотографировала могилу сестры с торчащим иглами изморози букетом иссохших хризантем, ютящихся поодаль от креста, точно моля о приюте. Снимок девушка вставила в черную рамку, обвязала траурным бантом и хотела было повесить на место последнего портрета сестры, сделанного отцом, но мать лишь покачала головой, а потому Анна разместила фотографию на собственном туалетном столике.

Девушка ходила с аппаратом на рынок, где фотографировала старух-крестьянок в перепачканных молочной сывороткой фартуках, упиравшихся массивными костяшками в прилавок, нависая над разрушенными замками белого творога, с недоверчивыми, упрятанными за раскрасневшимися скулами взглядами. Одни закрывали лица концами платков, отмахиваясь от девушки и причитая: она-де их сглазит. Другие, смеясь, просили выслать дагеротипы почтою, а когда Анна спрашивала, куда отправить снимки, говорили: бабе такой-то — и называли село.

Анна делала портреты грузчиков, таскавших на донские баржи мешки с зерном: целая бригада остановила работу и застенчиво выстроилась в две плотные шеренги, и ни одна душа не знала, скрестить ли руки на груди или же оправить подолы рубах, или же завести руки за спину; рабочие ухмылялись, подталкивали друг дружку под локоть и перешептывались, точно девицы, покуда не осмелели и не принялись расспрашивать Анну, не замужняя ли она, нельзя ли пригласить барышню на танцы или прокатить по реке; под конец уже смеялись, пели девушке песни да подпрыгивали на одной ножке, покуда не появился из складского сарая разбуженный староста и бранью не понудил их вновь взяться за дело.

Как-то утром Анна проснулась засветло, пока солнце не иссушило речной туман, чтобы сделать снимок рыбаков в лодках, борта которых, точно лужицы ртути, окружали рыбные стайки. Установила на балконе аппарат, собираясь сфотографировать городской крестный ход: попы подслеповато щурились от ударов летнего ветра, бившего пылью, черно-белые ризы хлопали, точно с полей взмывала клином гусиная стая, а босоногий дурачок в потрепанном черном сюртуке на голое тело всё скакал задом впереди шествия, задрав голову к золотому кресту, то потирая протянутые к святому символу ладони, словно над пламенем, то хватаясь обеими руками за голову. Споткнулся, повалился навзничь, и крестный ход двинулся дальше, по человеку. Кто-то из попов походя пнул упавшего, один наступил душевнобольному прямо на грудь. В конце концов его уволокли на обочину монахини, и пока тащили, из уголка рта его стекала кровь. Положили в придорожную канаву и поспешили за крестом. Несколько минут погодя помешанный поднялся и на четвереньках отправился следом за клубами пыли.

Как-то летом 1907 года Анна отправилась запечатлевать на портреты студентов, основавших кружок любителей плавания, катания на коньках и «тихой охоты». Молодые люди и впрямь плавали, резали коньками лед и собирали грибы, но лишь затем, чтобы утаить от филеров споры о социалистических материях. Прежде Анне доводилось слышать о социалистах, название учения было у многих на слуху, хотя девушка и представляла себе сущность социализма крайне смутно: социалисты, вероятно, были аскетичны, благородны, склонны к изящным искусствам и размышлениям, быть может, даже к вегетарианству. Это были поселившиеся в лесных хижинах серьезные люди, длиннобородые мудрецы в крестьянских рубахах, женщины у них носили простые черные платья, а все свободное время последователи социалистического учения посвящали дебатам о том, как улучшить мироздание, и хотя все они происходили из состоятельных семей, пропитание выращивали и приготовляли себе самостоятельно, и даже белье стирали собственными силами, хотя то, как им удается уделять время дебатам, не имея при этом слуг, оставалось тайной. Быть может, женщины выполняли ремесло прачек, готовили пищу и выращивали картофель, в то время как мужчины предавались возвышенным спорам?

Газеты Анну не интересовали — лишь романы и стихи. Читая Александра Блока, редко понимала строки поэта, однако девушке нравились свет, цвета и образы, пусть и неясные, но утонченные, открывавшиеся в прочитанном и оставлявшие по себе смутную печаль.

Анна спросила у студентов, не имел ли марксизм отношения к коммунизму. Тощий, долговязый студент в очках, со спутанными волосами до ворота и тесном сюртуке из старой ткани, из рукавов которого торчали нескладные запястья, смерил спросившую таким взглядом, точно ему задали вопрос о количестве дней в неделе, а после, со всё возрастающим удовольствием, пустился в разъяснения. Анна перебила вопросом, знаком ли студенту человек по фамилии Лутов.