— О нет, — раздался еле различимый шум в горле Анны, в ушах зазвенело от ее же собственного крика, а мать и другая фигура держали за руки, не то оторвалась бы от пола на крыльях ярости и отгрызла толстяку его голову.

Толстяк унес аппарат на задворки, опустил на землю и, точно молотом, с одного удара разнес вдребезги.

— Милая, что же ты натворила? Где ты была с камерой? Тебя едва не арестовали! — Неистовство дочери привело мать в столь сильный ужас, что даже плакать родительница была не в силах.

Фигура оказалась городовым. Спросил, для чего юной особе одной ходить по городу с дагеротипной камерой, водить знакомства с наиподлейшим, наинижайшим, наинеблагонадежнейшим сбродом, да еще и делать с негодяев дагеротипные снимки без ведома властей? Да будет ей известно, лишь нечеловеческие усилия городового позволили заменить уничтожением аппарата арест, суд и, по всей видимости, ссылку.

Позднее, когда все улеглись спать, Анна вышла на темные задворки с фонарем. Четыре часа кряду разыскивала пластину, на которой запечатлелся образ кавалергарда. Так и не нашла. Зато отыскала задвижку камеры, отнесла к себе в кровать и всё держала при себе, поднимая металлический зрачок к лунному свету и то раскрывая, то закрывая лепестки объектива, так что между пальцев оказывался крошечным пятнышком световой сгусток, а в следующий миг — уже поверхность ночного светила во всей своей красе.

Спустя три года Анна вышла замуж за того самого кавалергарда. Праздничное застолье происходило на лугу, за городом, и офицеры демонстрировали гостям чудеса искусства верховой езды: на полном скаку подхватывали лежащие на земле дамские платки, скакали, встав в седле в полный рост, и рубили саблями арбузы на кольях.

Смеркалось. Полковник, под началом которого пребывал полк, обратился к невесте:

— Мадам, ваш муж — прирожденный наездник. Управляется с лошадью точно монгол, а их, как известно, пристегивают в люльке к седлу, прежде чем те начнут ходить. Саблей владеет лучше любого фехтовальщика. Воинство за ним пойдет. И тем не менее позвольте полюбопытствовать: не сможете ли вы убедить супруга сменить карьерное поприще? Столь обворожительной особе, как вы, без труда удастся настоять на своем. Мне бы хотелось, чтобы он воздержался от участия в военных действиях.

— Я не хочу, чтобы муж отправлялся воевать, — призналась Анна. — Однако же он лейб-гвардии офицер. Воин.

— Можно быть превосходным воином, однако же не выдержать испытания первой битвой, — сообщил полковник.

— Стало быть, вы думаете, будто мой муж — трус?!

— Нет, — поспешил разуверить ее военный. — Ваш супруг не таков. Необходимо недюжинное мужество, чтобы проявлять такое благочестие в обществе кавалергардов. Одно дело — вера, мы все христиане, но для благочестия требуется мужество. Его убеждения высмеивали. Некогда ваш муж отказался от участия в карточной игре — не оттого, что был стеснен в средствах, но потому, что полагал азартные игры грехом. Над ним посмеялись, он не стерпел. Отправил человека в лазарет. Знали ли вы об этом случае? Вряд ли.

— Тогда в чем же причина?

Несколько мгновений полковник молча разглядывал девушку. Затем крикнул прямо в лицо: «Та-ра-рам!!!» — и рассмеялся, увидев, как подпрыгнула она.

— Простите мне мою выходку, Анна Петровна, — извинился военный, — всё дело в шуме. Ваш супруг вступил в армию слишком поздно и не успел принять участие в японской кампании. Ему не понять. Доводилось ли вам когда-либо слышать, как завывает поблизости гаубица или же как разрывается в двадцати саженях снаряд? Не просто шум. Взрыв! Удар! Потрясение! Звук заполняет собой голову, давит на черепную коробку изнутри!

Случись нам драться с басурманами или, прости господи, с покорным крестьянским быдлом — обошлось бы простой сечей, в которой супруг ваш снискал бы себе славу. Но ежели нападет Австрия или Германия, то, помилуй Бог, каждая из сторон привлечет тысячи тяжелых артиллерийских орудий! И все примутся палить одновременно, две тысячи снарядов в минуту, грохоту будет столько, что всем чертям сделается страшно! Вот я вам рассказываю, однако же слова не в силах описать, что вытворяет обстрел с человеческим разумом, пусть даже в тело попадет всего лишь грамм шрапнели!

— Однако же мужчины привыкают…

— Верно, привыкают! Ведь мы — военное сословие. Толстолобые, в голове пакля да каша, — полковник постучал себя костяшками по лбу, — но не всякий в силах притерпеться! Видите ли, у нас порой случаются полевые маневры. С применением крупногабаритных орудий. Так, изредка. Учения. И дело в том, что… Я желаю вам и вашему супругу всяческих благ. Отрадно, когда лучшие из всадников завоевывают очаровательных невест. Но вот о чем следует подумать, Анна Петровна: ваш муж вздрагивает, когда стреляет тяжелая артиллерия. Всякий раз вздрагивает! Так что воспользуйтесь всем вашим обаянием…

— А что, ожидается война?

— Только не прежде, чем минует медовый месяц! Не так уж и скоро! Даст Бог, никогда! — смеясь, заверил собеседницу полковник. — Черт подери! — вскричал военный, обращаясь к офицерскому обществу: — Чья очередь провозгласить тост?!

Новобрачный вернулся за стол.

— Черт подери! — вновь вскричал полковник, украдкой взглянув на Анну.

Невеста посмотрела на жениха. Полковник сильно ударил по столешнице. Анна заметила, как вздрогнул ее муж.

Вечером новобрачные сели в экспресс, отправлявшийся в Крым. Им предстояло провести двадцать пять часов в двухместном купе первого класса. Проводник получил щедрые чаевые. Застелил постели, на столике у окна поставил вазу с букетом белых хризантем, а рядом — шампанское. В купе имелось электрическое освещение.

Было 15 мая 1910 года.

К половине десятого проплывавшие за окном села, лежавшие к северу от Харькова, сделались темно-синими, старики и старухи покинули лавочки, и только влюбленные, воры и бродяги взбивали дорожную пыль.

Анна заметила лисицу, остановившуюся посреди поля. Та, задрав мордочку, разглядывала, как носится кругами обуянный гоном жеребец в загоне на речном берегу.

Муж пошел омыться, девушка задернула жалюзи, переоделась в ночную сорочку, распустила волосы. Вернулся новобрачный и спросил, не желает ли она шампанского. Отрицательно покачала головой. Муж закрыл дверь, новобрачные уселись напротив, разглядывая друг друга через узкий проход, разделявший постели.

— Итак, — произнес муж Анны.

— Итак, — повторила девушка.

Рассмеялись. Анна трепетала. Подобная страсть страшила ее. Когда кажется безграничным счастье, и тут же — лицо любимого, его руки, дыхание, глаза, нежные прикосновения губ или подмигивание сообщают, наполняя сердце неизбывным счастьем: Вселенная — безраздельно принадлежащая им игрушка, и весь мир затаился, выжидательно прислушиваясь, само время остановило свой неровный бег, даруя простор их любви, и не бывать истории, прежде чем не решат Анна и ее любимый, что времени должно начаться наново.