Зазвонил телефон.

— Привет, мам.

— О, хорошо, что ты позвонила, я как раз собиралась ответить на твое письмо.

— Я не посылала тебе писем.

Не доверяя себе, Элис перечитала письмо на мониторе компьютера.

— Я только что его прочитала. У Чарли на этой неделе процесс…

— Ма, это Лидия.

— О, ты так рано встала?

— Я теперь все время рано встаю. Хотела позвонить вам с папой вчера вечером, но у вас было уже слишком поздно. Я только что получила потрясающую роль в пьесе «Память воды». Режиссер просто необыкновенный. На май запланировано шесть спектаклей. Я думаю, это будет здорово, а с таким режиссером пьеса привлечет большое внимание. Надеюсь, вы с папой приедете и посмотрите?

По восходящей интонации в голосе Лидии и последовавшей паузе Элис поняла, что пришел ее черед говорить, но она еще не могла осознать до конца смысл сказанного. Без визуальных подсказок со стороны собеседника ей было трудно поддерживать разговор по телефону. Слова набегали друг на друга, их смысл внезапно менялся, и Элис было сложно не упустить нить разговора. В написании тоже были свои проблемы, но, поскольку письменный ответ не имел временных рамок, она могла скрывать это от окружающих.

— Если не хочешь приезжать, просто так и скажи, — предложила Лидия.

— Нет, я хочу, но…

— Значит, слишком занята или что-то в этом роде. Я знала, надо было звонить папе.

— Лидия…

— Все нормально, мне пора.

И она повесила трубку. Элис собиралась сказать, что ей надо переговорить с Джоном, что, если он сможет вырваться из лаборатории, она с удовольствием прилетит. Но без него она не решится лететь через всю страну, и ей надо было выдумать какое-то оправдание. Из страха потеряться вдали от дома она отказалась от переездов: отклонила предложение выступить в Университете Дьюка в следующем месяце, выбросила регистрационную заявку на ежегодную конференцию по лингвистике, в которой после получения диплома всегда принимала участие. Ей хотелось посмотреть игру Лидии, но на этот раз ее присутствие зависело от наличия свободного времени у Джона.

С телефонной трубкой в руке она думала, не попробовать ли перезвонить Лидии, но потом отказалась от этой мысли и повесила трубку. Закрыв ненаписанный ответ на письмо Анны, она открыла новое письмо — для Лидии. В этот день голова у нее плохо соображала, пальцы зависли над клавиатурой. Элис тупо уставилась на мигающий курсор. Ей хотелось присоединить к собственному мозгу пару проводов и получить хороший заряд.

— Ну, давай, — подгоняла она себя.

Сегодня у нее нет времени на Альцгеймера. Надо ответить на письма, написать заявку на грант, провести занятия и присутствовать на семинаре. А в конце дня пробежка. Возможно, это прояснит ей мозги.

Элис вложила в носок листок бумаги с домашним адресом и телефоном. Конечно, если память откажет настолько, что она не сможет вспомнить дорогу домой, она с тем же успехом может забыть, что имеет при себе этот листок с нужной информацией. Тем не менее Элис решила взять его с собой.

Бег переставал оказывать проясняющее воздействие на ее мысли. В последние дни ей казалось, что она физически преследует ответы на нескончаемую череду вопросов. Но как бы быстро она ни бежала, ей было их не догнать.

«Как жить дальше?»

Она принимала лекарства, спала по шесть-семь часов в день и старалась вести обычную жизнь в Гарварде. Она чувствовала себя обманщицей, когда приходила на работу и вела себя так, будто все прекрасно и так будет всегда, будто она профессор, который вовсе не страдает прогрессирующей нейродегенеративной болезнью.

Повседневная профессорская деятельность не требует большой отчетности. У нее не было бухгалтерской книги, она не должна была производить установленное количество изделий или писать ежедневные отчеты. У нее оставалось право на ошибку, но на сколько ошибок? В конечном счете она все хуже будет справляться со своими обязанностями и опустится до уровня, когда это станет всем заметно и недопустимо. Элис хотела покинуть Гарвард до того, как это произойдет, до того, как пойдут слухи и ее начнут жалеть, но у нее не было гарантий, что она поймет, когда этот момент наступит.

И хотя мысль о том, что она излишне затянет с уходом, была пугающей, мысль о том, чтобы покинуть Гарвард, страшила ее еще больше. Кем она станет, когда перестанет быть профессором психологии в Гарварде?

Надо будет постараться как можно больше времени проводить с Джоном и детьми? Но что это означает? Сидеть рядом с Анной, пока она пишет свои резюме, ходить по пятам за Томом, присутствовать на занятиях Лидии? Как сказать детям, что у каждого из них есть пятьдесят процентов вероятности в будущем пройти через этот ужас? Что, если они станут обвинять ее и возненавидят, как она обвиняла и ненавидела собственного отца?

Очень скоро Джон выйдет на пенсию. Как долго он сможет уделять ей время, не подвергая риску свою карьеру? Сколько она продержится? Два года? Двадцать?

Пусть ранняя болезнь Альцгеймера прогрессирует быстрее, но и люди с таким диагнозом живут гораздо дольше. Это болезнь мозга в относительно молодом и здоровом теле. Она может еще очень долго коптить небо, пока не наступит отвратительный финал.

Она утратит способность самостоятельно есть, разучится говорить, перестанет узнавать Джона и детей. Свернется в позу эмбриона, из-за того что она забудет, как глотать, у нее разовьется пневмония. А Джон, Анна, Том и Лидия решат не лечить ее антибиотиками, и чувство вины прибавится к надежде, что вслед за пневмонией придет нечто, что убьет ее.

Элис остановилась, согнулась пополам, и ее вырвало лазаньей, которую она съела за ланчем. Пройдет еще несколько недель, прежде чем талая вода смоет ее следы.

Элис точно знала, где находится. Она стояла перед епископальной церковью Всех Святых в нескольких кварталах от собственного дома. Она точно знала, где находится, но еще никогда в жизни не чувствовала себя такой потерянной. Зазвонили колокола, напомнив ей звон бабушкиных часов. Повинуясь внутреннему порыву, Элис повернула круглую железную ручку на красной двери и вошла в церковь.

Внутри не было ни души. Она почувствовала облегчение, потому что сама не смогла бы толком объяснить, почему здесь оказалась. Ее мама была еврейка, но отец настоял на том, чтобы она и Энн воспитывались в католической вере. Так что ребенком она каждое воскресенье ходила на мессу, причащалась, исповедовалась и прошла конфирмацию. Но так как мама никогда не принимала в этом участия, Элис очень рано стала сомневаться в значении обрядов. Не получив ответы от отца или церкви, она так и не обрела истинной веры.

Свет уличных фонарей проникал внутрь через готические окна с витражными стеклами, и Элис могла разглядеть почти все. На витражах Иисус в красно-белых одеждах представал в образе пастуха или исцелителя, творящего чудеса. Справа от алтаря было написано: «Бог нам прибежище и сила, скорый помощник в бедах».