Милочка остолбенела. Немного придя в себя, подумала: «Вот, оказывается, на какие суммы там ведется счет и что принято дарить у богатых людей на свадьбу. Сколько же у них этих денег, если на свадьбу возможны такие подарки?» И еще – и у нее теперь будет так? У нее, у Ивановой Милы, родившейся в сыром бараке? Пять лет ходившей в стоптанных туфлях? Ожидающей вечной милости от знакомых? Даже подумать-то страшно.

В тот вечер она слегка перебрала – ела мало, а пила много. Парвиз посмеивался и разводил руками, ловя взгляды своих коллег. Понимал, о чем они думают: взять в жены русскую? Огромный риск. Кто знает, что у них в голове? Да, хороша. Молода и свежа. И все-таки… Риск. Никогда она не станет своей. Никогда не примет обычаев. Никогда не поймет.

Со стороны невесты был только Алексей Божко, представленный как лучший и самый верный друг. Впрочем, это была чистая правда.

Мать Милочка на свадьбу не пригласила. Слишком хлопотно – привезти, устроить на ночь, отвезти обратно. Да и зачем? Человек нездоровый, немолодой – а тут очень много волнений. Муж не понял ее и вздохнул – ну, дело, конечно, твое, только странно все это.

После банкета шофер отвез в поселок большую коробку с гостинцами – салаты, мясо, овощи, фрукты. Идея была, конечно, новоявленного мужа и зятя.

Мать горячо благодарила смущенного шофера и все норовила засунуть ему мятый рубль. Водитель Мустафа, молодой красавец из маленькой деревни Кафтун, что на севере Ливана, воспитанный в уважении к старым обычаям и к родне, а тем более – к родне пожилой, отчаянно краснел и в ужасе бросился вниз по лестнице. «Странные люди, – бормотал он. – Это же родня Парвиза, теща! И пытается дать мне денег, отблагодарить? Позор, да и только! Странные они, эти русские, честное слово».

* * *

Квартира, куда Парвиз Патруди привез молодую жену, по его меркам была довольно скромной – три комнаты, кухня и ванная. Конечно, за долгое время жизни в столице он постарался убрать всю казенщину – привез красивую мебель, огромный серебристый холодильник, кухонную технику и прочие, неведомые советскому человеку блага и удобства.

После Маринкиной конуры Милочка наконец выдохнула – здесь, в ее новом и вполне законном доме, куда она вошла хозяйкой, ей нравилось все. Здесь не было запахов старой мебели, помойки из окна, дешевой еды и вечного запаха жареной рыбы, доносящегося из соседней квартиры. Здесь вообще хорошо пахло – Милочка была чувствительна к запахам, ее всегда оскорбляли запахи дешевой советской жизни.

Так началась ее замужняя жизнь.

Муж уходил на работу, а Милочка долго, до полудня, спала. Куда торопиться? Просыпалась медленно и неохотно, неспешно пила кофе и смотрела в окно, новый пейзаж за окном теперь ее устраивал. Там, за окном, монотонно шумела и шуршала шинами машин просторная Смоленская площадь.

Ужинали обычно в ресторане или в гостях – знакомых и приятелей у Парвиза было полно – пол-Москвы. Ходили в театр, на балет, оперу – муж был горячим поклонником искусства.

Днем Милочке делать было нечего – гулять она не любила, в магазинах было пусто и скучно. Книги не читала – тоска. Телевизор? Да и там один бред – успехи литейщиков и ткачих, закрома родины, полные добра. Только где это добро? Непонятно.

Муж, человек восточный, обожал рынок – в субботу ехали на Центральный, и там он вовсю давал себе разгуляться – с восточным размахом и уважением к хорошим продуктам.

Он получал от этого удовольствие, а Милочка скучала.

– Учи хотя бы английский! – уговаривал муж. – Арабский ты, понятно, не выучишь. Да и ни к чему. Но английский знать надо – весь мир говорит на английском.

А ей не хотелось. Нудно и скучно – учиться она никогда не любила.

Муж пригласил преподавателя – Милочка вяло сопротивлялась, но сдалась. Куда было деться? Домашних заданий не делала, на уроке откровенно зевала, и успехов у нее не наблюдалось, о чем преподаватель, человек ответственный, сообщил ее мужу.

Парвиз раздраженно отчитал жену:

– Странная ты! Вот все же на блюдечке! А тебе ничего и не надо! – Расстроился, а потом отступил. – Ну дело твое.

Жила Милочка как в полусне, в фильме с замедленной съемкой.

К мужу она относилась терпимо. Если бы ее спросили, любит ли она его, счастлива ли она, она бы растерялась. Любовь? Вы о чем? Хороший ли человек ее муж? Да, безусловно. Хорошо ли он относится к ней? Конечно же да! Довольна ли она своей жизнью? Да, очень довольна. Но в ее сердце было по-прежнему пусто. Пусто и холодно, словно в выстуженной и абсолютно пустой, нежилой комнате. Холод, сквозняк. Темнота.

Никого она не любила. Ни замечательного и любящего мужа, заботливого и нежного. Ни чудесного, верного и хлопотливого бывшего любовника Алексея Божко, сделавшего для нее ой как немало.

За свои почти тридцать лет (скоро, скоро! Ох, как же время бежит! Просто становится страшно) она никого не любила.

Бабку Нюру, вырастившую ее, еле терпела, боялась и презирала. Забитую мать немного жалела, но не уважала и, кажется, не любила. Алексея ценила и уважала. Восхищалась им от всей души. Чистая правда. А любить не любила. Схватилась за него как за соломинку, потому что понимала: может пропасть. А нежного мужа… терпела. Только терпела. Понимала: Парвиз – ее единственная возможность. Единственная возможность прожить нормальную жизнь.

Любила она только Серегу – отчаянного вруна, отчаянного болтуна и «обещателя». Грубоватого, хитрого, прожженного и ненадежного, за которым готова пойти на край света. Без раздумий взойти на костер и сгореть. Прыгнуть с крыши высотного дома. Ждать его из тюрьмы, сколько нужно. Родить ему ребенка, если захочет. Быть ему нянькой, мамкой, слугой. Есть черный хлеб и ходить в опорках. Лишь бы любил, лишь бы не бросил.

А он обманул. Бросил. Предал. Не подумал о том, как ей без него.

А она, набитая дура, все не может его забыть.

Душа ее высыхала, словно ручей в зной, покрывалась колючим инеем, пылью, коростой. Внутри было пусто. Жила оболочка – красивая оболочка по имени Мила. А ее самой давно не было. И еще – она всех презирала. Мать – за овечью покорность. Алексея – за слабость духа. Мужа – за истовость к ней.

Она вообще презирала людей. Но и себя не возносила – все про себя понимая. Корыстная? Да. А вы как хотели? Холодная? Да! А потому, что сердце опалило и выжгло предательство. Неблагодарная? Да нет, здесь все нормально. И добро от Алексея она не забыла. И мужнину щедрость ценила. И свой покой, так зависящий от него.

Но все же только терпела. Его ласки она принимала прохладно, не противно, уже хорошо. Но не отвечала на них – много чести.

А он, горячий и нетерпеливый по рождению, по крови, оттого, что влюблен, почти был уверен, что холодность жены – всего лишь натура. Северная природа, где женщины сдержанны, да и вообще ведут себя с важным достоинством. Парвиз любил жену, готов был на все, лишь бы угодить, лишь бы понравиться. Ловил каждый добрый жест с ее стороны. И еще – боялся. Чувствовал, если что – уйдет. Уйдет, хлопнув дверью. И ничего с собой не возьмет. Она такая – гордыня превыше всего.